Было это в стародавние времена. Жил на свете батрак — сирота Уншэхэн, такой бедный, что и рассказать трудно, ничего-то у него не было: ни одежды, чтобы прикрыть голую спину, ни куска хлеба, чтобы положить в голодный рот. Только одно богатство имел Уншэхэн — работящие руки. Целый год он батрачил у жестокого богача Хартагай-хана, делал самую трудную работу, а когда попросил плату, хан вытолкал его из своей юрты.
— Иди, подыхай с голоду, — сказал жестокий хан.
Уншэхэн ушел в степь, стал думать, как ему быть, стал горевать о своей несчастной судьбе. Думал, думал — и ничего не придумал. Встал и поплелся к проклятому хану: доброго хозяина не найдешь, а есть и жить надо.
Еще год пробатрачил Уншэхэн у Хартагай-хана. Заплатил хан за весь год одну-единственную копейку. Повертел Уншэхэн монету в руках, усмехнулся: «То ли радоваться, что слишком много, то ли обижаться, что слишком мало… Что бы сделать с этаким богатством?» Пришел он на берег Байкала, размахнулся, бросил копейку в морские волны и загадал:
— Если выплывет копейка из пучины — значит, будет мне счастье в жизни. Ну, а если потонет — и дальше мыкать горе…
Утонула копейка в волнах Байкала.
Нечего делать, пришел Уншэхэн домой, лег на старую коровью шкуру, которая служила ему постелью, и снова загоревал: «Лучше уж смерть, чем такая собачья жизнь». И решил умереть.
Долго лежал, дожидался смерти, но смерть не приходила. Вздохнул Уншэхэн, поднялся и зашагал, сгорбившись, к своему старому хозяину.
Минул год. Хан дал батраку две копейки. Уншэхэн пригорюнился и пошел на берег Байкала, посидел на сыпучем песке, смахнул ладонью набежавшую слезу. Встал и бросил в морские волны обе копейки.
— Если быть мне счастливым, пусть выплывут мои копейки с морского дна…
Но и эти копейки утонули.
Батрак повесил голову: не видать ему светлых дней… Пришло, видно, время смерти…
Много дней лежал он в своей жалкой юрте. Исхудал — живот ввалился и прилип к позвоночнику, ребра вот-вот прорвут кожу. А смерть не приходила. И решил он опять испытать судьбу.
Еще год проработал у Хартагай-хана. Хозяин пожаловал за это три копейки. Батрак отнес их на берег и бросил в Байкал.
— О, море, море, — сказал он. — Если не на что мне надеяться в жизни, пусть монеты потонут. А если суждено счастье, пусть выплывут.
Море не отвечало. Только волны с шумом накатывались на берег, дробясь о прибрежные скалы. Уншэхэн присел на камень, потом опустился на песок, горячий от ласкового солнышка, и задремал.
Открыл батрак глаза и обмер: седые волны перекатывались на Байкале, поднимаясь до могучих скал. А на пенистом гребне самой высокой волны сверкали в жемчужных брызгах три яркие большие звезды. «Что за чудо?» — подумал Уншэхэн. Он присмотрелся и увидел, что это не звезды сияют в морской пене, а его монеты горят, переливаются драгоценными камнями на гребне седой волны.
Не успел батрак опомниться от удивления, как Байкал забурлил, закипел до самого дна, к синему небу поднялся водяной столб, ударился о летучее облако и рассыпался мелкими брызгами. Из пены и брызг вышел хозяин Байкала, зашагал по притихшей воде.
— Ты, кажется, хороший человек, — заговорил хозяин Байкала. — Три года отдаешь мне свои труды. Пожалуй, я возьму тебя в зятья. Дочка у меня на выданье…
И опять закипело море, заметались волны. Водяной вихрь подхватил Уншэхэна. От страха он закрыл глаза, а когда пришел в себя, то оказался в прекрасном дворце, на мягкой постели, под шелковым синим одеялом. Приподнявшись на локте, увидел дочь Байкала, свою нареченную красавицу жену. Она сидела у окна и шила золотой иголкой шубку из шкуры молодой серебристой нерпы.
Солнце сменялось ночной тьмой, дни сменялись ночами… По всей земле прокатился слух, что сирота-батрак нашел себе красавицу жену. Услыхал об этом и Харжа-Мин, сын злобного Хартагай-хана.
Сказал Харжа-Мин, посмеиваясь:
— Посмотрю, что за диво. Если и впрямь хороша — отберу…
Харжа-Мин добрался до дворца хозяина Байкала, отворил тяжелую дверь и замер на пороге, пораженный красотой молодой женщины. Он простоял день, простоял вечер, а когда пошел домой, всю дорогу думал, как обмануть Уншэхэна и отобрать у него жену.
— Не могу без нее жить, — сказал он отцу. — Что хочешь делай, а чтобы она была моей.
— Что ты, сын… Уншэхэн подобру не отдаст. Я найду тебе другую, еще краше.
— Не хочу другую! — закричал Харжа-Мин. — Подавайте мне жену Уншэхэна! Иначе повешусь, не жить мне без нее!
Он схватил веревку и выбежал из юрты. Старый хан подоткнул полы своего халата и бросился догонять сына. Он настиг его уже на холме, недалеко от березы с сухими сучьями.
— Ладно, — проговорил хан испуганно, — я достану тебе эту красавицу. Брось веревку, идем домой.
На следующий день хан приказал привести к себе Уншэхэна и сурово сказал ему:
— Ты, голодранец, незаконно завладел дочерью хозяина моря. Она предназначена в жены моему Харжа-Мину… Я могу запороть тебя плетьми, могу посадить на кол, могу отрубить тебе голову. Но я добрый и милостивый. Так и быть, живи… И с красавицей поступлю по справедливости: она достанется в жены тому из вас, кто окажется умнее и хитрее. Три дня ты будешь прятаться от моего сына, он станет тебя искать, потом он будет прятаться три дня, а ты будешь его искать. Кто выйдет победителем, тот и заберет себе в жены дочь хозяина Байкала. Понял? Иди. Да помалкивай, а то хуже будет.
Уншэхэн понурил голову и поплелся домой. Плохое задумал хан. Отнимет любимую жену. Кому пожаловаться? Нет на свете человека сильнее Хартагай-хана. Его, говорят, даже шудхэры [Шудхэр — черт.] побаиваются, делают все, что он скажет.
Уншэхэн все рассказал своей жене.
— Отнимет, разобьет наше счастье жестокий хан… Не сказать ли твоему отцу?
— Отец велел нам жить своим умом, — ответила жена. — Но ты не печалься. Не разлучить нас хану, только слушайся меня во всем.
Уншэхэн повеселел, глаза заблестели, он вздохнул полной грудью. Но скоро опять приуныл:
— Дорогая жена, но ты не знаешь, сколько злобы у хана. Законы его несправедливы и жестоки. Хан дружит с шудхэрами, со всякой поганью. Он не остановится перед черным делом…
Жена снова ободрила его:
— У нас тоже найдутся друзья! Успокойся.
Рано утром, когда только-только поднялось солнце — ясное, умытое прозрачной байкальской водой, жена батрака вышла на берег, протянула к Байкалу свои белые руки и запела песню. Она пела о любви, о молодости, о счастье. Она просила в песне, чтобы добрые обитатели родного моря научили ее уму и дали ей силы для борьбы с ханом.
Потом она поклонилась высоким величавым скалам, и горное эхо повторило каждое слово ее песни, трижды простонала в ущельях ее мольба: «Добрые жители гор, помогите нам с Уншэхэном одолеть жестокого хана!»
Потом она повернулась лицом к густой дремучей тайге, и могучие кедры протянули ветви навстречу ее песне…
Из седых пучин Байкала поднялся мудрый осетр, такой старый, что на спине у него выросли зеленые водоросли. Он приплыл к берегу, к молодой женщине. Белокрылая байкальская чайка опустилась на ее плечо. Тонконогая кабарга прибежала с крутых каменистых скал; горный орел спустился со снеговых вершин; золотая лиса и пугливый соболь пришли из глухой тайги.
Жена Уншэхэна рассказала им о своем горе, попросила:
— Научите меня, помогите мне…
Осетр дал ей волшебный морской цветок, чайка — перо из своего крыла, кабарга — солнечный камушек с высокой скалы, лисица и соболь сказали заповедное таежное слово. Уншэхэн еще спал, когда жена вернулась домой. Она разбудила его с радостью:
— Наши друзья научили меня, как провести хана!
Скоро пришел Харжа-Мин. Оглядел комнату, перерыл и перетряс все вещи — не нашел Уншэхэна. Вышел во двор, облазил все углы, снова вернулся в дом.
— От меня не скроешься! — кричал ханский сын и в бессильной ярости топал ногами. — Я тебя под землей найду!
А Уншэхэн был здесь же, смотрел, слушал да про себя посмеивался. Жена превратила его в метлу, и он стоял в уголке у порога.
На второй день Харжа-Мин пришел еще раньше. Жена Уншэхэна увидела его в окно — идет, шарит по двору глазами. Она быстренько превратила мужа в наперсток и села пришивать к унтам новые подошвы.
Харжа-Мин искал, искал… Халат на нем стал мокрый от пота, глаза красные от злобы. Когда солнце скрылось за дальним хребтом, Харжа-Мин выругался и ушел, хлопнув дверью.
На третий день Харжа-Мин снова все в доме перевернул вверх дном. В колодец заглядывал, неподалеку речка текла — на дне искал. Нигде не нашел. А Уншэхэн был здесь — жена превратила его в огниво и положила на полку с посудой.
Наступил вечер. Харжа-Мин скрипел зубами.
— Пусть твой голодранец завтра приходит искать меня, — сказал он жене Уншэхэна. — Еще поглядим, кто победит, кому ты достанешься.
Харжа-Мин пришел домой, схватился за голову, закричал:
— Не нашел его, не сумел! Прячьте меня завтра получше, а то все пропало! Удавлюсь!
Когда солнце совсем ушло за Байкал, отец Харжа-Мина, старый Хартагай-хан, добрался до вонючего болота, вскарабкался на кочку и завыл, застонал хриплым голосом.
Из болота вылезла толстая пучеглазая жаба, из тайги вышел ободранный, тощий волк, со скалы приползла ядовитая змея, откуда-то сверху спустилась зловещая птица ули. Хартагай-хан рассказал им о своей беде. Пучеглазая жаба дала ему ржавой болотной воды, зловещая птица ули — грязное перо из своего хвоста, змея — зеленой ядовитой слюны, волк сказал хану колдовское слово…
Хартагай-хан шел домой, посмеивался: «Пусть теперь сунется Уншэхэн, попробует найти моего сына».
Харжа-Мин все еще плакал, рвал на себе волосы. Старый Хартагай-хан сказал ему:
— Не ори, дурная голова. Не отыщет тебя голодранец. У нас есть верные помощники. Тебе красавица достанется.
Настало утро нового дня. На заре, когда просыпается мир, запевают птицы и ласково шепчет ветерок, жена Уншэхэна вышла на берег Байкала, поднесла к губам чудесный морской цветок, провела по своим глазам пером байкальской белокрылой чайки, повернула на ладони солнечный камушек с высокой скалы, прошептала заповедное таежное слово. Камушек засверкал, заблестел, как маленькое волшебное зеркальце. Она склонилась над ним и увидела юрту ненавистного Хартагай-хана, злобное лицо Харжа-Мина.
Все рассказал и показал ей солнечный камушек.
Жена Уншэхэна вернулась домой и разбудила мужа.
— Иди к Хартагай-хану, — сказала она. — Во дворе на тебя кинется целая свора собак. Ты поймай за хвост и ударь о землю ту собаку, которая будет позади всех.
Уншэхэн так и сделал. Когда свора кинулась на него с лаем, он схватил за хвост собаку, находившуюся сзади всех. Только собрался ударить о землю — она закричала голосом Харжа-Мина:
— Ой, отпусти! Ой, убьешь!
Уншэхэн отпустил и сказал со смехом:
— Завтра прячься получше. Найду — не помилую.
Уншэхэн пришел во второй раз. Он не стал заходить в юрту, остановился у трех молодых осин, которые росли рядом.
— Какие славные осины, — проговорил он вслух. — Отрежу веточку, посажу у своего дома.
Уншэхэн вытащил нож и отрезал…
— Ой, ой, ой! — закричала осина голосом Харжа-Мина. — Проклятый, ты отрезал мне палец!
В последний раз пришел Уншэхэн к Хартагай-хану. Опять не зашел в юрту, а отправился к ханскому табуну, заарканил черного жеребца, вскочил на него. До тех пор гнал по степи, пока жеребец не покрылся белой пеной, до тех пор хлестал, пока жеребец не взмолился человеческим голосом:
— Смилуйся, Уншэхэн, жестокий ты человек! Засек чуть не до смерти. Ведь я же Харжа-Мин…
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Уншэхэн. — А я и не знал, что на своем друге скачу!
Скоро все вокруг узнали о позоре ханского сына, он стал общим посмешищем. Хартагай-хан рассвирепел и решил отомстить Уншэхэну.
— Приведите ко мне этого голодранца! — приказал хан своим слугам.
Уншэхэна привели. Хартагай-хан взглянул на него своими дикими, налитыми кровью глазами и закричал:
— Убью! Моего сына осрамил… Если не выполнишь мою волю — отберу жену, а тебя посажу на кол. Слышишь?
— Слышу, — ответил Уншэхэн. — Какая будет ваша воля?
Хан стукнул кулаком по колену и прохрипел:
— Завтра же принеси мне что-нибудь достойное удивления, иначе прощайся с жизнью.
Встревоженный Уншэхэн пришел домой, рассказал жене о новой затее хана.
— Успокойся, — сказала ему жена. — Все будет хорошо. Когда пойдешь к хану, на пороге найдешь ворону с перебитым крылом. Ее и отнеси.
Уншэхэн нашел ворону, принес к хану, положил перед ним на стол.
— Светлейший хан, ничего более достойного удивления я не нашел…
Хартагай-хан даже подскочил на месте.
— Что? — закричал он. — Ты насмехаешься надо мной? Хотел удивить меня дохлятиной? Не потерплю! Эй, слуги, зовите сюда всех нойонов [Нойон — начальник, чиновник.]!
В ханскую юрту собрались самые важные нойоны. Они кланялись и в страхе повторяли:
— О, высокородный хан… Смиренно ждем ваших мудрых повелений.
Хартагай-хан ткнул пальцем в сторону Уншэхэна и проговорил, заикаясь от бешенства:
— Посадить негодяя на кол!
Потом показал на ворону:
— Утопить в реке!
Он передохнул и зловещим шепотом закончил:
— А дочку хозяина Байкала привести моему сыну…
Сын хана захохотал, завизжал от радости:
— На кол его, на кол! А жену мне! Ай, какой справедливый хан-отец!
Нойоны и слуги бросились выполнять повеление хана. Только протянули руки к вороне, она подпрыгнула на столе, крикнула страшным голосом: «Каррр!» — и вдруг, вспыхнув жарким пламенем, кинулась на Хартагай-хана. Хан, его сын и все нойоны тут же превратились в пепел. Только батрак Уншэхэн остался живой и невредимый.
Все подданные Хартагай-хана собрались на место, где была сгоревшая ханская юрта, и три дня от радости танцевали и пели веселые песни.
А Уншэхэн со своей красавицей женой потом много-много лет жили дружно и счастливо.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)