В прежнее счастливое время жил Ута-Саган-батор со своею женой Урма-гохон-хатан в прекрасном дворце, вызолоченном да высеребренном изнутри, белее снега снаружи, вышиною до облаков, с серебряным крыльцом и перламутровыми дверями. Был дворец обнесен стеною из рыжего камня, подпирались ворота черным камнем, а посреди двора стояли три серебряные коновязи. Имел Ута-Саган-батор быстроногого белого коня, который пасся то на южной стороне Хэхэя, то на северной стороне Алтая.
Жил Ута-Саган-батор на берегу черного моря, через которое был перекинут черный железный мост. Было у батора множество подданных, живших на северном побережье, и тьма разного скота, пасшегося на южном берегу моря, которое служило водопоем.
Кроме прочего, имел Ута-Саган-батор еще и бело-серебряный храм с окнами повыше бегущих облаков и пониже синеющего неба. В этом храме в северо-восточном его углу была вырыта адская яма глубиною в восемьдесят саженей. На дне адской ямы гладко отсвечивало своей черной поверхностью озеро живой воды, в котором играли три больших тайменя. В юго-западном углу храма стоял стол из белой кости, на нем лежала белокостяная собака которая трижды лаяла днем и трижды ночью. Белосеребряный зайчик играл в юго-западном углу, все узнавая и угадывая наперед. В этом храме Ута-Саган-батор молился.
На востоке своих владений, в местах столь отдаленных, что имеющие копыта кони не могут доскакать дотуда, а имеющие плохие крылья галки не могут долететь, жили два родных дяди Ута-Саган-батора. Дядя Сарагал-нойон был добропорядочным, а Хара-Сотон — завистливым. Жили они оба во дворцах, имея множество подданных и без числа скота в табунах. Но однажды утром завистливый Хара-Сотон вошел во дворец добропорядочного Сарагал-нойона и сказал ему:
— Приснилось мне, будто из мест, столь отдаленных, что имеющие копыта кони не доскачут до цели за год, слабокрылые галки не долетят, пригнал я множество разного скота и подданных племянника Ута-Саган-батора, которого будто бы победил.
Сильно рассердился на такие слова добропорядочный дядя Сарагал-нойон и сказал в сердцах:
— Выходит: не найдя с кем воевать, нападем на единственного на свете племянника; не найдя чего пожелать, пожелаем похитить скот и подданных единственного на свете племянника Ута-Сагал-батора?!
С такими словами добропорядочный Сарагал-нойон прогнал завистливого брата прочь со двора.
На другое утро Хара-Сотон опять пришел к Сарагал-нойону и рассказал тот же сон, что и в первый раз. И опять сильно рассердился добропорядочный Сарагал-нойон и прогнал завистливого Хара-Сотона прочь со двора.
Но и на третье утро Хара-Сотон пожаловал к Сарагал-нойону, рассказав тот же самый сон, что и раньше. Тогда добропорядочный Сарагал-нойон сказал завистливому Хара-Сотону:
— У нас нет коня, который мог бы доскакать до владений Ута-Саган-батора, и нет человека, который мог бы доехать до столь отдаленного края.
С этими словами он опять прогнал Хара-Сотона.
Завистливый Хара-Сотон возвратился домой и стал думать большую думу, как найти коня, который мог бы домчать его до владений племянника. На четвертое утро Хара-Сотон опять явился к Сарагал-нойону и сказал:
— В твоем табуне рядом с желто-гнедым жеребцом пасется желто-гнедой жеребчик, который может доскакать до владений Ута-Саган-батора, а из людей лишь я способен одолеть столь дальний путь. Я и отправлюсь за племянником. А ты к моему возвращению приготовь отраву. Выкури три бочки тарасуна и залей их ядом. Потом из трех этих бочек выкури две, из двух бочек выкури одну, из оставшейся бочки выкури одну-единственную чашку. Когда приедет племянник Ута-Саган-батор, подай ему это зелье. Если он осушит чашку, то разорвет его на четыре части.
Так сказав, ушел завистливый Хара-Сотон от добропорядочного, но нетвердого на словах и на деле Сарагал-нойона, оставив его в глубоком раздумье.
А Хара-Сотон поймал желто-гнедого жеребчика из табуна Сарагал-нойона и начал объезжать его. Объездив, взнуздал жеребчика серебряной уздою, оседлал серебряным седлом и красивым красношелковым поводом привязал к серебряной коновязи. Потом вошел Хара-Сотон во дворец, облачился в шелковые одежды, надел боевые доспехи и, отведав на дорогу домашней пищи, вышел из дворца, сел на коня и поехал прямо в западную сторону к Ута-Саган-батору.
Ехал рысью завистливый Хара-Сотон в сторону захода солнца, ехал он, ехал и достиг половинного расстояния своего пути. Перевалив эту половину, сделался завистливый дядя маленьким как ребенок, а желто-гнедой жеребчик истомился, исхудал от дальней езды и стал меньше стригунка. Тогда остановился Хара-Сотон в одной из долин, чтобы отдохнуть и набраться сил. Когда он поправился, когда отъелся на вольных выпасах жеребчик, завистливый Хара-Сотон снова тронулся в путь. Ехал он, ехал и наконец добрался до владений Ута-Саган-батора. Подъехав ко дворцу, завистливый дядя Хара-Сотон красивым красношелковым поводом привязал своего желто-гнедого жеребчика к серебряной коновязи, а сам вошел в белосеребряные покои племянника, который сидел на золотом троне. Войдя во дворец, завистливый дядя Хара-Сотон произнес здравицу в честь восседающего на троне и низко поклонился ему в ноги. Ута-Саган-батор пригласил гостя сесть по правую руку и спрашивает:
— С которой стороны, из какой земли, куда едешь и как тебя звать-величать?
Отвечает завистливый дядя Хара-Сотон:
— Прибыл я с восточной стороны, из своих владений. Ехал я не куда-нибудь, а к тебе, и зовут меня Хара-Сотон. Прихожусь я тебе родным дядей, послал же меня другой твой дядя добрый Сарагал-нойон. Он просит своего племянника приехать в гости.
Сильно обрадовался Ута-Саган-батор:
— Не виденного доселе дядю довелось мне увидеть, — говорит, — незнаемого дядю узнать. Если старшие родичи приглашают приехать, то мне, молодому, нечего сидеть дома. Поеду!
Так он решил. И начал угощать да потчевать завистливого дядю Хара-Сотона. Урма-гохон-хатан поставила золотой стол, убрала его яствами и винами, подкладывает гостю лучшие куски мяса, подливает архи в золоченые чаши. Загуляли племянник с дядей. А через девять дней кликнул Ута-Саган-батор своего быстроногого белого коня. Услыхав голос хозяина, прибежал конь с южной стороны Хэхэя, с северной стороны Алтая. Прибежал, остановился у серебряной коновязи и звонко заржал:
— Выходи, хозяин-абай!
Тут Ута-Саган-батор вышел на улицу, взнуздал коня серебряной уздою, оседлал серебряным седлом и красивым красношелковым поводом привязал к серебряной коновязи. Сам вернулся во дворец, облачился в шелковые одежды, надел черные железные доспехи. После этого принялись они с гостем за вкусную пищу и крепкие вина. Наконец вышли племянник с дядей на крыльцо, сели на своих коней и поехали прямо на восток.
Ута-Саган-батор на своем быстроногом белом коне рысью едет, а завистливый дядя Хара-Сотон на своем желто-гнедом жеребчике скачет во весь мах и догнать не может. Рысит себе быстроногий белый конь; из носа дым валит; между ушами козел и баран, бодаясь, резвятся; на шее хорек и горностай, взапуски бегая, шалят; на хребте перед седлом костер разведен. Над костром котелок подвешен, а в котелке вода кипит. На крестце растет большой кедр, на кедре семьдесят разных птиц гнездятся, поют и порхают дивные птицы. На хвосте лев с медведем борются. С колен задних ног огненная лава стекает, с колен передних ног ключи бьют, а в студеных ключах рыбы хариусы играют. Ута-Саган-батор, не слезая с коня, удит жирных хариусов, варит их в котле и ест. Сзади плетущийся завистливый дядя Хара-Сотон все это видит и на ус мотает:
«Если у человека родится сын, то хорошо ему родиться таким видным молодцем, как мой племянник; если у кобылы родится жеребенок, то хорошо ему родиться таким, как быстроногий белый конь».
Никак не мог поспеть за Ута-Саган-батором завистливый дядя и отстал далеко-далеко. Хара-Сотон не проехал и половину пути, когда Ута-Саган-батор прискакал к белосеребряному дворцу доброго дяди Сарагал-нойона. Остановился племянник у серебряной коновязи, привязал к ней своего коня красивым красношелковым поводом. Сам вошел во дворец, сказал благопожелание в честь царского здоровья хозяина, низко поклонился ему и сел по правую сторону.
Тут добропорядочный дядя Сарагал-нойон, сам не свой от беспокойства, на почетном месте сидя, позабыл, что он сидит; подскочив в смятенье с трона, позабыл, что подскочил. В это время мелко-мелко забилось серенькое сердце у доброго дяди Сарагал-нойона, и коротенькие ребра согнулись от заячьего сердцебиенья.
Подает добропорядочный дядя Сарагал-нойон своему племяннику забеленный чай, приговаривая:
— Путнику после дальнего пути пить хочется!
Взяв отравленную чашу в руки, догадался Ута-Саган-батор о злом умысле. Плеснул он отраву на черный камень, раскололся тот напополам. Плеснул на рыжий камень, раскололся тот на мелкие кусочки. Сильно рассердился Ута-Саган-батор, отбросил чашу, схватил Сарагал-нойона за седые волосы и встряхнул, как козленка. Заверещал Сарагал-нойон:
— Ай, собака неблагодарная! Ой, что же ты делаешь, нечестивец! Да разве бы я стал единственного на свете племянника травить отравою? Да ведь я испытать тебя хотел! Прямо с северной стороны из неведомых дальних мест стал набегать с некоторых пор на мои пастбища и начал угонять мой скот пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара. Совладать с ним в силах только тот, кто распознает в угощении отраву. Если бы ты оказался слабаком и недостойным поединка с мангатхаем, я бы не дал тебе пригубить смертельной чаши. Но ты как раз тот батор, который должен выйти против пятнадцатиголового Ашура-Шары и победить его.
Так сказал Сарагал-нойон своему племяннику, и остыл гнев Ута-Саган-батора. И согласился он выступить против чудища, сказав при этом:
— Если добрый дядя Сарагал-нойон посылает меня к пятнадцатиголовому мангатхаю, то мне, племяннику, нечего рассиживать, потому что я приехал не на свадьбе повеселиться беспечно, не на вечеринке беззаботно погулять.
С этими словами вышел он из дворца, сел на своего быстроногого белого коня и отправился прямо на север, во владения пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Ехал Ута-Саган-батор, ехал и наехал на непроходимое болото, которое заросло такой густой чащобой, что тоненькая да юркая змея не могла проползти сквозь нее, а коню и подавно не пройти. Поехал батор направо, поехал налево, не найдя дороги, спрашивает своего коня:
— Как одолеть это болото?
Отвечает быстроногий белый конь:
— Проехать эту топь и чащобу никак нельзя. Ты поищи в моей гриве золотисто-желтый волос и трижды махни им в сторону болота — тогда и сделается дорога.
Нашел Ута-Саган-батор золотисто-желтый волос в гриве своего коня. Махнул этим волосом, и пролегла по болоту торная тропа, проехал по ней Ута-Саган-батор. Не успел дух перевести, как выросла перед ним высокая гора, не объехать ее, не одолеть. Стал батор искать тропинку — не нашел. Рысит туда, рысит сюда — нигде нет проезда. Спрашивает он своего коня:
— Как одолеть эту гору?
Отвечает быстроногий белый конь:
— Отступи назад на расстояние дневного пути. Я разбегусь и вскочу на эту гору, а ты сумей удержаться в седле!
Отступил Ута-Саган-батор на расстояние дневного пути, быстроногий белый конь разбежался, вскочил на самую вершину неприступной горы и говорит своему хозяину:
— По всему видать: будет наша богатырская поездка благополучной. Кончится она победой над пятнадцатиголовым мангатхаем Ашура-Шарой.
После этого спустился Ута-Саган-батор с горы на другую сторону, поехал по долине и приехал к желтому морю, на берегу которого стояло высокое дерево. Видит батор: сидят на ветках девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы. Один из них песню поет, другой сказку говорит, третий плачет, а остальные играют как ни в чем не бывало. Подъезжает Ута-Саган-батор к девяти сыновьям Хан-Хэрэгдэ-птицы и спрашивает:
— Отчего один из вас плачет, другой сказку говорит, а остальные играют себе, забот не зная?
Отвечают ему девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:
— Скоро из желтого моря выйдет громадный змей с золотой звездой во всю грудь. Выйдет и съест того из нас, который плачет, а говорящего сказку съест завтра, а поющего песню — послезавтра, а уж потом и за остальных примется.
— Как же это происходит? — спрашивает Ута-Саган-батор.
— Вспенится желтое море, высунет чудище из воды свою голову, разинет пасть и скажет: «Входи немедля!» Тогда плачущий и оказывается в бездонной утробе большого змея, а тот уходит обратно в море.
— Неужто нельзя совладать с чудищем? — спрашивает батор.
Говорят ему девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:
— Одолеть его очень трудно, потому что змей смертельно ядовит. Стоит поразить его, как вытечет из убитого и расстелется по долине желтый туман, сжигающий все живое.
— Крепкая кость худого молодца находится сзади, крепкая кость доброго молодца — спереди. Не к лицу мне отступать! — говорит Ута-Саган-батор.
Выкопал он под деревом глубокую яму, спрятался в ней вместе с конем и наказывает девяти сыновьям Хан-Хэрэгдэ-птицы:
— Как только большой змей высунет из воды голову и скажет: «Входи немедля!» — дружно отвечайте: «Хочешь есть — возьми и съешь!»
Спрятался Ута-Саган-батор в яме и лежит, ожидая, когда змей явится.
Вот всколыхнулось желтое море, забурлило, закипело. Высунулась из воды змеиная голова. Разинуло чудище свою пасть и прошипело:
— Входи немедля!
Отвечают дружно сыновья Хан-Хэрэгдэ-птицы:
— Хочешь есть — возьми и съешь!
Удивился большой змей.
— Если, — говорит, — не хочет идти в пасть урочная жертва, то я вас всех разом проглочу!
С этими словами выполз он из воды, просиял золотой звездой во всю грудь и направился к дереву. Наложил Ута-Саган-батор каленую стрелу на тугую тетиву и говорит:
— Стрела моя каленая, если мне суждено умереть, то лети в никуда и пропади без вести, а если мне победить суждено, то попади в золотую звезду и прошей змеиное тело насквозь!
Проговорил так батор и выстрелил. Попала стрела в золотую звезду, прошила насквозь змеиное тело. Упал большой змей замертво, и разлился кругом ядовитый желтый туман.
Тогда спустились с веток девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы и укрыли Ута-Саган-батора вместе с конем своими крыльями, чтобы не погубил их желтый ядовитый туман. А когда туман рассеялся, выпустили батора из ямы и сказали ему:
— Ты избавил нас от непобедимого врага и спас нам жизнь! Подожди наших родителей, которые скоро возвратятся с охоты, они наградят тебя по-царски.
Отвечает Ута-Саган-батор:
— Путь мой неблизкий, некогда мне ждать. Вы, сидящие, будьте счастливы, сидя на ветвях; а я, странствующий, пойду найду счастье в дороге.
Говорят ему тогда девять сыновей Хан-Хэрэгдэ-птицы:
— Побеждай своих врагов и возвращайся обратно с удачей!
Поехал Ута-Саган-батор дальше. Едет день, едет другой, видит — высоко в небе пролетели Хан-Хэрэгдэ-птицы. Проводил их взглядом батор. А птицы прилетели к желтому морю, к своему гнезду, увидали своих птенцов живыми-невредимыми и спрашивают их:
— Как случилось, что ни одного из вас не тронул большой змей?
Отвечают девять сыновей:
— Большого змея убил некий батор по имени Ута-Саган.
Очень обрадовались птицы Хан-Хэрэгдэ тому, что их заклятый враг наконец-то побежден. Стали они спрашивать своих сыновей, куда уехал могучий батор. Показали птенцы на восток, тогда взлетели птицы Хан-Хэрэгдэ, догнали Ута-Саган-батора, а догнавши его, говорят:
— Каждый год мы приносили по девять яиц, из которых выходило по девять сыновей, и где бы мы их ни прятали, большой змей находил и съедал наших птенцов. Ты избавил нас от грядущих бед, победив непобедимого, и за это возьми в подарок золотой и серебряный кнуты. Когда тебе захочется есть и пить — взмахни золотым кнутом. Когда захочешь кого-нибудь поймать — взмахни серебряным и скажи: поймай и свяжи!
Взял Ута-Саган-батор подарки и поехал дальше. А две птицы Хан-Хэрэгдэ пожелали батору побеждать всех врагов на богатырском пути и возвратились к своим сыновьям.
Ехал Ута-Саган-батор, ехал и приехал к пятнадцати-головому мангатхаю Ашура-Шаре, живущему в черном железном доме. Остановился около дома и кричит:
— Выходи на поединок!
Вышел Ашура-Шара из дома и спрашивает:
— Из какой земли, из какого таежного распадка приехал, молодец, и куда путь держишь?
Отвечает Ута-Саган-батор:
— Прибыл я с западной стороны, из своих владений. Ехал я не куда-нибудь, а сразиться с тобой, пятнадцатиголовым!
Говорит тогда Ашура-Шара, покачивая всеми пятнадцатью головами:
— Добрый молодец, у тебя еще не мясо, а мякоть, не кости, а хрящи. Поезжай-ка ты обратно домой!
— Мужчина от своего желания не отказывается, — рассердился Ута-Саган-батор, — волк да собака, вцепившись и в непосильную добычу, не отступятся.
Пришлось Ашура-Шаре мериться силами.
Слез со своего коня Ута-Саган-батор, бросил красивые красношелковые поводья на седло. Обе полы дэгэла заткнул за пояс, оба рукава засучил по локоть.
Принялись они бороться. Трое суток боролись, не смогли одолеть друг друга. Тогда пятнадцатиголовый мангатхай говорит:
— Давай бегать наперегонки. Кто первый взбежит на масляный бугор, тот и победит, а кто отстанет — взойдет на кровяной бугор и будет объявлен побежденным.
Так они условились.
Поймал пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара своего красно-белого пороза и поехал рядом с батором. Рысит быстроногий белый конь Ута-Саган-батора, из носа дым валит; между ушами козел и баран, бодаясь, резвятся; на шее хорек и горностай, взапуски бегая, шалят; на хребте перед седлом костер разведен. Над костром котелок подвешен, в котелке вода кипит. На крестце растет большой кедр, на кедре семьдесят разных птиц гнездятся, поют и порхают дивные птицы. На хвосте лев с медведем борются. С колен задних ног огненная лава стекает, с колен передних ног ключи бьют, а в студеных ключах рыбы хариусы играют. Ута-Саган-батор, не слезая с коня, удит жирных хариусов, варит их в котле и ест. Глядя на это, стал являть свое волшебство и Ашура-Шара: покатились впереди пороза железные бочки, загремели черные бочки позади пороза.
Первым прискакал Ута-Саган-батор на масляный бугор, а пятнадцатиголовый Ашара-Шара, взойдя на кровяной бугор, не сдался. Тогда условились они стрелять друг в друга, стоя каждый на своем бугре. Выпало Ута-Саган-батору стрелять первому. Взял он свой лук, положил стрелу на тугую тетиву, натянул лук и говорит:
— Стрела моя каленая, если мне суждено умереть, то лети в никуда и пропади без вести, а если мне победить суждено, то прошей насквозь широкую грудь мангатхая!
И выстрелил он, проговорив заклинание. Прогудела, просвистела стрела, сорвавшись с тетивы. Взвизгнув, попала в широкую грудь мангатхая и прошила ее насквозь. Покачнулся сраженный Ашура-Шара, упал навзничь, да так растянулся, что головы свои разбросал у подошвы одной горы, а ноги раскинул у подошвы другой. Тогда призвал он на помощь все свои волшебные силы, приподнялся, рассмеялся и говорит:
— У настоящего мужчины хватит силы, чтобы выдержать такое. Теперь мой черед стрелять.
С этими словами взял Ашура-Шара свой топор, весом в восемьдесят пудов и прошептал над ним:
— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести, а если победить суждено — отсеки голову Ута-Саган-батору!
Бросил мангатхай свой смертельный снаряд. Закрутился, завертелся восьмидесятипудовый топор. Загудел и полетел в сторону Ута-Саган-батора. Выставил батор перед собою черный камень величиною с быка. Врезался топор в этот камень и рассек его на две половины. Поймал Ута-Саган-батор топор за топорище, ударил пойманным снарядом по своему седлу, сделав на нем глубокую отметину, подождал, когда поскачет на своем красно-белом порозе пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара, и говорит ему:
— Бросая топор, метил ты во всадника, а попал в седло. Что же ты за воин?
Отвечает Ашура-Шара:
— Не смогли мы победить друг друга орудиями, имеющими острия. Будем мериться силою плеч.
Слез тогда Ута-Саган-батор со своего коня, красивый красношелковый повод бросил на седло, обе полы дэгэла заткнул за пояс, оба рукава засучил по локоть.
Стали поединщики мериться силою плеч, стали бороться. Там, где упрутся ногой — вырастает красная гора, где упрутся другой — вырастает серая. Мелкая красноватая пыль по долине клубится, туманом расстилается.
Трое суток боролись поединщики, девять суток сражались, не могли одолеть друг друга. Три месяца не могли остыть, девять месяцев не могли успокоиться, три года воевали, не могли одолеть друг друга. На четвертый год говорят:
— Мерясь силою плеч, не выявить нам сильнейшего, а потому нужно каждому из нас разгадать тайну души супротивника. Кто первым загубит вражью душу, тот и победит.
После этого пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара и Ута-Саган-батор обменялись вещими книгами «Шара худар».
Вычитал Ута-Саган-батор в вещей книге «Шара худар», что у пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары три души. Одна обитает на востоке желтой степи в облике золотогрудой сороки, проглатывающей все живое на расстоянии сорокадневного пути. Другая душа обитает в юго-западном краю, где на сером перепелином бугре, в резном храме таится она в облике тринадцати перепелок. А третья душа обитает в северном краю, где заключена она в белом, как жир, камне, в облике серебряного зайца.
Пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара вычитал в вещей книге «Шара худар», что Ута-Саган-батор тоже имеет три души. Узнал мангатхай о белосеребряном храме с восьмидесятисаженной адской ямой. На дне ямы гладко отсвечивает своей черной поверхностью озеро живой воды, в котором играют и хранят душу Ута-Саган-батора три больших тайменя. В юго-западном углу храма стоит стол из белой кости, на нем лежит белокостяная собака, которая трижды лает днем и трижды ночью, охраняя вторую душу. Белосеребряный зайчик играет в храме, все узнавая и угадывая наперед, — в нем третья душа Ута-Саган-батора.
Тем временем подъехали поединщики к дому пятнадцатиголового Ашура-Шары. Когда открылись двери, увидал Ута-Саган-батор девицу дивной красоты: от правой щеки ее светилась правая стена, от левой щеки сияла левая. Ходила девица так плавно, словно тонкая трава прорастала. Даже и не верилось, что такая красавица могла быть дочкой мангатхая. Поставила она перед Ута-Саган-батором золотой стол, убрала вкусными кушаньями. Поставила серебряный стол, убрала его крепкими винами. Ута-Саган-батор ел, как волк, глотал, как птица. Наедался досыта, напивался допьяна. Оставался ночевать у пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары.
Влюбился Ута-Саган-батор в красавицу-дочь Ашура-Шары. Позабыл, зачем приехал. Однажды говорит ему красавица:
— Ты воевал с моим отцом, и не могли вы одолеть друг друга. Теперь решили искать вражьи души, чтобы покончить с противником. Трудные испытания ждут тебя. Никто еще не проходил через владения золотогрудой сороки, проглатывающей все живое на расстоянии сорокадневного пути. Но я дам тебе золотое кольцо, оно спасет от острого сорочьего клюва.
Вышел Ута-Саган-батор на улицу и спрашивает своего коня:
— Красавица-дочь Ашура-Шары дает мне в дорогу золотое кольцо; если показать его золотогрудой сороке, то она пропустит нас живыми через свои владения. Брать мне то кольцо или нет?
Отвечает быстроногий белый конь своему хозяину:
— Не бери этого кольца. Дочь Ашура-Шары обманывает тебя. Лучше на меня надейся.
Не взяв хваленого подарка, отправился Ута-Саган-батор в сторону владений золотогрудой сороки. Ехал он, ехал и доехал до мест пустынных, мертвых на расстоянии сорокадневного пути. Стал тут быстроногий белый конь играть да гудеть своей утробой, восхваляя золотогрудую сороку. Слушая хвалы в свою честь, перестала сорока глотать все живое. Начал тогда быстроногий белый конь ходить кругами, все ближе и ближе подступая к золотогрудой, все громче восхваляя ее:
— Где бывала, где летала такая большая, такая красивая птица? Почему я раньше не видел ее?!
От таких слов совсем сомлела сорока, стала носом клевать, дремать принялась. А быстроногий белый конь еще пуще играет да гудит. Тут золотогрудая сорока заснула крепким сном. Подъехал к ней батор, отрубил голову, рассек мечом сорочье нутро, и вышло оттуда великое множество людей, скота, зверей и птиц. Вышли они, благодаря и благословляя Ута-Саган-батора:
— Побеждай своих врагов и в грядущем! Помогай обездоленным на своем богатырском пути!
Стали люди расходиться в разные стороны со словами:
— Я подданный царя западной стороны.
— А мне настал черед возвратиться в восточные края.
Звери разбежались по лесам, скот разбрелся по степям, вольные птицы разлетелись по поднебесью.
А Ута-Саган-батор сжег разрубленную золотогрудую сороку на костре, оставшийся пепел разбросал березовой лопатой на северную сторону, осиновой лопатой — на южную.
Расправившись с первой душой пятнадцатиголового Ашура-Шары, отправился Ута-Саган-батор за тринадцатью перепелками. Ехал он, ехал и приехал к серому перепелиному бугру. Только он приблизился к резному храму, как перепелки вылетели из него. Тогда Ута-Саган-батор вызвал сильный дождь. И разразился ливень, и посыпался град. А потом такой мороз сделался, что снег пошел, и бычьи рога потрескались от холода. Лишь на ладони Ута-Саган-батора сияло лучами маленькое солнышко. Раскрыл батор свою ладонь, и тринадцать озябших перепелок слетели к нему, чтобы обогреться возле солнышка. Накрыл их батор другой ладонью. Десять перепелок раздавил, а три оставил в живых и в карман спрятал.
Осталось Ута-Саган-батору съездить к желтому озеру. Разыскал он озеро, а белый, как жир, камень достать со дна не может. Тогда напустил батор такую жару на желтое озеро, что вскипели его воды и за три месяца вся вода испарилась. Нашел батор белый, как жир, камень, а расколоть его не может, только зря копье да меч затупил. Спрашивает Ута-Саган-батор своего коня:
— Как разбить этот камень?
Отвечает быстроногий белый конь:
— Его не разобьешь, не расколешь. Кинь этот камень в вонючее черное озеро. А уж я покараулю последнюю душу Ашура-Шары.
Так и сделал Ута-Саган-батор. Вытащил он через семь дней размокший белый камень из черных вод, разломил его и вынул серебряного зайца.
Возвратился батор к пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре и кричит:
— Выходи на улицу!
Вышел мангатхай на крыльцо с повязанной пятнадцатой головой и говорит:
— Не мог я ехать в богатырскую поездку, не могу и сейчас сразиться с тобой, уж больно сильно голова болит.
Тут вынул батор из кармана трех перепелок, показал серебряного зайца.
— Твои? — спрашивает.
— Не убивай меня, пощади! — взмолился мангатхай. В это время вышла на крыльцо красавица-дочь Ашура-Шары со словами:
— Не убивай отца, если любишь меня.
Раздавил Ута-Саган-батор одного лишь зайца, а трех перепелок мангатхаю отдал. Потерял мангатхай все свои злые волшебные силы, сделался как простой человек.
Слез Ута-Саган-батор с коня, вошел в дом и прожил без забот три дня. На четвертый говорит Ашура-Шара:
— Поезжай-ка ты к Хан-Хэрэгдэ-птице, вырви из ее крыла перо и привези мне. А то глазами я стал столь слаб, что вижу лишь написанное пером этой птицы.
Поймал Ута-Саган-батор коня на вольных выпасах, оседлал его и отправился к Хан-Хэрэгдэ-птице.
— Я приехал за пером из твоего правого крыла, — говорит он ей. — А то мангатхай Ашура-Шара стал настолько слаб глазами, что видит лишь написанное твоим пером.
Отвечает Хан-Хэрэгдэ-птица:
— Пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара думал, что я съем тебя, поэтому и послал на верную смерть. Но ты победил моего заклятого врага — желтого змея, и за добро я плачу добром.
С этими словами вырвала Хан-Хэрэгдэ-птица перо из своего правого крыла и отдала Ута-Саган-батору.
— Держи его в чистоте, храни как зеницу ока, — говорит.
Возвратился Ута-Саган-батор и протягивает перо мангатхаю. Отпрянул Ашура-Шара, словно ожегся, и руками замахал:
— Унеси ты его подальше, мне оно больше не нужно!
Некоторое время спустя мангатхай придумал для батора другое испытание:
— Поезжай отсюда на восток. Там в тайге ходит большой лев. Поймай его и приведи ко мне. Буду держать его вместо собаки!
Поехал Ута-Саган-батор в тайгу и в глухом распадке увидел свирепого льва. Тут быстроногий белый конь говорит своему хозяину:
— Не взять тебе силой такого страшного зверя. Только хитрость нам может помочь.
Стал тут быстроногий белый конь играть да гудеть своей утробой, восхваляя свирепого льва. Слушая хвалы в свою честь, сомлел лев. Начал тогда быстроногий белый конь ходить кругами, все ближе и ближе подступая ко льву. Стал лев клевать носом, задремал, захрапел на всю тайгу. Подошел осторожно Ута-Саган-батор ко льву, надел на лапы железную цепь, накинул на шею другую, а львиную пасть замкнул большим замком. Потом разбудил зверя и привел его на поводу к мангатхаю. Привязав льва к коновязи, вошел батор в дом и говорит:
— Принимай свирепого льва, которого я привел, как теленка, на цепочке.
Вышел на крыльцо Ашура-Шара, увидел привязанного к коновязи льва, да так перепугался, что ноги подкосились.
— Уведи этого зверя со двора! — закричал Ашура-Шара.
Не стал Ута-Саган-батор отводить льва обратно в тайгу, не стал его отпускать, потому что отпущенный лев мог наброситься на самого батора, на своего обидчика. Так и остался лев привязанным к коновязи.
А через некоторое время заржал на дворе быстроногий белый конь:
— Выходи скорей, хозяин!
Вышел Ута-Саган-батор на улицу и видит, что быстроногий белый конь шатается во все стороны, четыре его копыта подкашиваются, оба глаза его из глазниц вываливаются.
— Скорей снимай с меня седло и узду! — говорит верный конь. — Из последних сил побреду я домой, чтобы там, на родине, сложить свои кости.
При этих словах у Ута-Саган-батора закапали слезы из чисто-черных глаз, потекли слезы из золотисто-черных глаз.
Обняв голову своего коня, зарыдал батор, от чего загудело высокое небо, затряслась широкая земля.
— С твоей помощью, — говорит, — побеждал я своих врагов; во всем советовался с тобою; откуда мне теперь совета да помощи ждать?
— Не печалься, хозяин! — отвечает быстроногий белый конь. — От хорошей кобылы родится новый жеребенок тебе на радость и на подмогу. А меня отпусти. Пора идти на родину.
Расседлал Ута-Саган-батор своего коня, разнуздал и отпустил его. Пошел конь прямо на запад. Пошел спотыкаясь и пошатываясь: то в куст уткнется, то дерево заденет. Долго смотрел Ута-Саган-батор вслед плетущемуся еле-еле коню. И пока смотрел — в грудь входили отвердевшие чувства, в ум входили болезненные думы.
Возвратившись в дом, сел батор и голову повесил. Сидит пригорюнившись. Тут красавица-дочь Ашура-Шары говорит печальному Ута-Саган-батору:
— Смахни с ресниц своих слезы, не держи на душе тяжелый камень, скажи моему отцу: «Заблудший человек на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Поеду-ка я домой!» — и проси у него коня золотисто-соловой масти, да не забудь меня взять с собой.
На другой день говорит Ута-Саган-батор пятнадцатиго-ловому мангатхаю Ашура-Шаре:
— Поеду-ка я домой! Заблудший человек на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Дай мне коня золотисто-соловой масти, а не то возьму его силой.
Отдал Ашура-Шара коня. Дочь мангатхая тоже стала собираться в дорогу. Пятнадцатиголовый Ашура-Шара спрашивает у красавицы-дочери:
— Что с собою возьмешь? Половину ли золота и серебра, половину ли скота моего?
— Не нужно мне ни золота, ни серебра, ни табунов несметных, — отвечает дочь, — они только мешать будут в дальней дороге. А дай мне из своих сокровищ одну денежку, из табуна одного жеребенка, из стада одного теленка, из отары ягненка да козленка.
Отдал пятнадцатиголовый мангатхай Ашура-Шара все, что просила дочь. Через три дня после этого Ута-Саган-батор, снарядившись в путь-дорогу, отправился домой вместе с девицей-красавицей. Взяла она с собой из денег денежку, из табунов жеребенка, из стада теленка, из отары ягненка да козленка. Только тронулись отъезжающие в путь-дорогу, как за ягненком да козленком потянулись все отары, за теленком все стада, за жеребенком все табуны, а за денежкой все золото и серебро пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Остался у него один-единственный красно-белый пороз. Вскочил он на пороза и кинулся вдогонку за Ута-Саган-батором и своей дочерью. Догнав их на полпути, вымолил мангатхай себе столько золота и серебра, столько скота, сколько бы хватило ему на пропитание до самой смерти. Получив положенное, отправился Ашура-Шара восвояси, а Ута-Саган-батор с девицей-красавицей погнали свой скот дальше, выбирая такие горные пади, в которых бы не тесно было несметным табунам, стадам да отарам; выбирая такие реки, в которых хватило бы воды лошадям, коровам, баранам да козам.
Вот подъехали к высокой горе, у которой пасся на воле белый конь Ута-Саган-батора. Вконец ослепнув, ходил он вдоль подножия горы; там головой упрется в утес, там о скалу споткнется, а дороги на родину найти не может.
Говорит Ута-Саган-батор девице-красавице:
— Это мой ослепший белый конь бродит без пути, без дороги.
Девица-красавица вынула из тороков стерлядь и говорит батору:
— Выпотроши эту стерлядь, вынь из нее икру, вымажь той икрой глаза и ноги быстроногого некогда коня.
Сделал Ута-Саган-батор так, как сказала девица-красавица, и прозрел конь, и окрепли его быстрые ноги, и стал он краше прежнего. Обрадовался Ута-Саган-батор, золотисто-солового коня в табуны отпустил, а потом переправился со всем скотом через горы и говорит девице-красавице:
— Я поеду налегке впереди, а ты с табунами, стадами да отарами следуй за мной по тем меткам, которые я буду оставлять на своем пути. На ночлег останавливайтесь там, где будет очерчен круг на земле.
Дав такое распоряжение, Ута-Саган-батор ускакал вперед.
А надо сказать, что в то время, когда Ута-Саган-батор отправился воевать с пятнадцатиголовый мангатхаем Ашура-Шарой, завистливый дядя Хара-Сотон приехал к баторовой жене Урма-гохон-хатан и побоями и угрозами заставил ее выйти за себя замуж, солгав бедной женщине о смерти Ута-Саган-батора от руки пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары. Женившись на Урма-гохон-хатан, завистливый дядя Хара-Сотон въехал во дворец своего племянника Ута-Саган-батора и сел на его царский престол. Каждый день он катался в черной железной коляске, в которую запрягались четыре карих иноходца. Катался он по черному железному мосту и не знал ни печали, ни заботы.
Въехав под родное поднебесье, Ута-Саган-батор надел нищенские одежды, нахлобучил на голову дырявую шляпу, натянул на ноги волосяные чирки без подошв, встал у въезда на железный мост и протянул руку для подаяния. В это время появился завистливый дядя Хара-Сотон, катавшийся по мосту, и бросил нищему одну копейку; проезжая мимо во второй раз, бросил две копейки, а в третий раз — три копейки. И в тот же миг превратился нищий снова, у Ута-Саган-батора, подошел к черной железной коляске, ухватил завистливого дядю Хара-Сотона за седые волосы, выдернул из повозки, как худую траву, и встряхнул, как мешковину. Заверещал Хара-Сотон пойманным зайчонком, завизжал испуганным козленком. А Ута-Саган-батор говорит:
— Мои мученья продолжались дольше, мои страданья тебе и не снились!
После этого приколотил он завистливого дядю Хара-Сотона железными гвоздями к деревянному столбу на росстани трех дорог; поставил под ногами деревянную бочку, а на столбе написал, что каждый проезжий должен отрезать от тела завистливого дяди Хара-Сотона кусок мяса и кинуть в бочку. А кто не исполнит этого — несчастлив будет в недолгой своей жизни. Пусть эта казнь послужит назиданием и другому моему дяде — добропорядочному Сарагал-нойону.
Расправившись с завистливым дядей, Ута-Саган-батор возвратился к своему дворцу и взошел на крыльцо. Урма-гохон-хатар, увидев своего мужа живым и невредимым, обрадовалась, обняла его и спросила:
— Где же ты так долго был, где пропадал? Уже и черный слух прошел о твоей гибели.
Рассказал ей Ута-Саган-батор о всех своих похождениях, о всех своих злоключениях. И пока он рассказывал, Урма-гохон-хатан так плавно ходила взад и вперед, словно трава прорастала; так плавно ступала, словно легкий ветерок земли касался. Так расхаживая, поставила она перед мужем золотой стол, убрала самыми вкусными яствами; поставила серебряный стол, убрала самыми сытными яствами. Ута-Саган-батор ел как волк, глотал, как птица, запивая домашнюю пищу крепким вином.
Наелся батор досыта, вышел во двор и отпустил быстроногого белого коня на вольные пастбища, на северную сторону Алтая да на южную сторону Хэхэя.
Через семь дней добралась до владений Ута-Саган-батора красавица-дочь пятнадцатиголового мангатхая Ашура-Шары со всеми табунами, стадами да отарами. Женился батор на девице-красавице, и стала она его младшей женой.
Тогда призвал Ута-Саган-батор все свои волшебные силы и построил с их помощью белосеребряный дворец, в котором и зажил счастливо с двумя прекрасными женами.
Но однажды занемогла старшая жена, легла она на широкую постель, уронила голову на высокие подушки и говорит своему мужу:
— Во время твоей поездки к пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре у меня родился сын. Побоялась я, что завистливый Хара-Сотон убьет его, вырыла под очагом яму глубиною в восемьдесят саженей и спрятала на ее дне нашего мальчика. Никому об этом не говори и не вырывай сына до сорока лет. Если ему суждено стать человеком, он сам выйдет.
Сказала так Урма-гохон-хатан и умерла. Обняв голову своей жены, зарыдал Ута-Саган-батор, от этого рыдания загудело поднебесье и затряслась земля.
— Со слепого детства шедшая рядом по жизни подруга моя умерла! Как жить дальше?! — запричитал безутешный батор.
Плача и рыдая, просидел он девять дней, а на десятый встал и говорит:
— Если умершего жалеть без меры, то сказывают: и нынче худо, и завтра грех подстережет.
Встал Ута-Саган-батор, перевернул на спину свою умершую жену, переднюю сторону тела высеребрил; сделав гроб золотой, положил в него покойницу; сверх золотого гроба сделал серебряный, а сверх серебряного — деревянный. Потом поймал в табуне большую белую кобылицу, отвез гроб к подножью горы Ангай-Улан, принес кобылицу в жертву своим небесным богам и обратился к высокой горе с молитвой:
— Гора моя, Ангай-Улан! Откройся! Хочу положить кости жены своей, чтобы в летнюю жару им не париться, в зимние холода не зябнуть.
При этих словах открылась гора Ангай-Улан, и положил Ута-Саган-батор внутрь горы тело своей жены. А потом вернулся домой и стал жить с младшей своей женой. Жили они жили, и родился у них сын с десятью головами. Диву дался Ута-Саган-батор, не думал он и не гадал, что станет отцом десятиглавого мангатхая по имени Ангир-Шара. Стал подрастать ребенок не по дням, а по часам.
Тем временем минули сроки, и вышел из-под очага спрятанный сын старшей жены. Взобрался он на вершину серебряной коновязи и давай играть, обратившись в трехлетнего мальчика. Выйдя на улицу, увидел Ута-Саган-батор малого ребенка, признал в нем своего сына, снял с коновязи и унес во дворец.
Стали два сына Ута-Саган-батора расти вместе, стали постоянно ссориться между собою. При этом старший сын, Барбадай-бохо, что вышел из-под очага, к отцу прислон держит, а младший, десятиглавый, к матери. Чем взрослее становились сыновья, тем сильнее разгоралась их вражда. Наконец старший сын победил десятиглавого мангатхая Ангир-Шару в нелегком поединке. И вздохнул облегченно Ута-Саган-батор и прогнал со двора свою младшую жену. Уехала она к своему отцу, пятнадцатиголовому мангатхаю Ашура-Шаре, а через некоторое время родила от Ута-Саган-батора еще одного сына и назвала его Шигишке-бохо.
А Ута-Саган-батор и его старший сын Бардабай-бохо живут себе, ни о чем не ведая. Вот однажды Барбадай-бохо и говорит:
— Что-то печень мою подергивает, не иначе как родню встречу!
Вышел он во двор и увидел на крыше белосеребряного дворца беззаботно играющего мальчика. Вышел вслед за старшим сыном Ута-Саган-батор, увидел ребенка и большим умом уразумел, большим прозрением угадал в играющем мальчике своего сына от младшей жены. Хотел Ута-Саган-батор снять ребенка с крыши, да не тут-то было, не дается Шигишке-бохо в руки. Гонялся за ним Ута-Саган-батор трое суток, на исходе третьих оказался Шигишке-бохо на верхушке серебряной коновязи, откуда и снял его отец. Тогда Шигишке-бохо и говорит:
— Чужак на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Не по мне страна мангатхаев, поэтому и пришел я сюда, едва-едва допытавшись у матери о твоем существовании, отец, о дороге в твои владения.
Зажил Ута-Саган-батор с двумя сыновьями. Однажды сделал он три стрелы, дал их Барбадаю-бохо и сказал:
— Пусти эти стрелы на три стороны, а потом иди в направлении полета каждой из них. Где найдешь стрелу, там обретешь и суженую.
Взял Барбадай-бохо свой тугой лук и пустил стрелы на три стороны. Пошел вслед за первой — нашел ее на пустом месте. Пошел вслед за второй — нашел ее чуть-чуть не долетевшей до двора нищей женщины. Пошел вслед за третьей — нашел ее на гнилом болоте в трехпалых лапках большой лягушки. Удивился Барбадай-бохо и опечалился:
— Неужто, — говорит, — я, сын Ута-Саган-батора, должен жениться на какой-то лягушке? Да меня же засмеют! Нет уж, лучше мне век холостым ходить.
Сказав так, взял он свою стрелу и отправился домой. А лягушка вослед:
— Ты мой суженый и должен на мне жениться.
Рассердился Барбадай-бохо, отбросил лягушку ногою в сторону, но она опять за свое:
— Ты мой суженый и должен на мне жениться, — а сама скачет за Барбадаем, ни на шаг не отстает.
Так они и во дворец явились: впереди Барбадай-бохо, а следом его невеста — лягушка из гнилого болота.
Сильно удивился Ута-Саган-батор, но еще больше опечалился. Построил он молодым новый дворец, чтобы молодые в нем отдельно жили, чтобы невестка пореже на глаза попадалась. Вот и стал жить Барбадай-бохо в новом дворце с женой-лягушкой, у которой была черная собака и белая корова с черным пятном на лопатке. Поселившись во дворце, устроила себе лягушка гнездо в лукошке и лежит в нем день и ночь.
Тем временем подрос и младший сын Шигишке-бохо. И ему Ута-Саган-батор дал три стрелы. Выпустил Шигишке-бохо три стрелы на три стороны и поехал их разыскивать. Стрелы, пущенные на восток и на запад, упали в пустынных местах. Стрела же, пущенная на юг, зацепилась за подол средней дочери Шажин-Номон-хана, которую звали Шара-Сэсэк. Взял Шигишке-бохо свою стрелу и направился во дворец. Привязал он своего коня к серебряной коновязи за красивый красношелковый повод, вошел в царские покои, низко поклонился Шажин-Номон-хану и сказал в честь его здравицу. Усадил Шажин-Номон-хан незнакомого гостя по правую руку и спрашивает:
— Из каких краев приехал, чей будешь и как тебя зовут?
— Прибыл я с северной стороны, из владений Ута-Саган-батора, которому прихожусь младшим сыном. Сам я спешил сюда по следу зятя, а кушак мой — по следу свата.
Говорит Шажин-Номон-хан:
— Давным-давно, когда я был молодым, то слышал про Ута-Саган-батора как про меткого в стрельбе из лука и быстрого в скачке, а каким назвать его младшего сына? Если сказанное про отца верно и для Шигишке-бохо, то я бы хотел с тобой породниться.
После этого поставили перед ними золотой стол, лучшими кушаньями угостили; поставили серебряный стол, крепкими винами напоили. А потом призвал Шажин-Номон-хан трех своих прекрасных дочерей и говорит:
— Выбирай, Шигишке-бохо, любую из них.
Указал Шигишке-бохо на Шара-Сэсэк, за подол которой зацепилась пущенная им стрела.
Через три дня Шажин-Номон-хан велел ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; ударить в серебряный барабан, собрать подданных южной стороны. Мяса наварили с гору, вина выпили с озеро. Девять суток пировали, на десятые едва разъехались.
Погостил Шигишке-бохо у тестя месяц, погостил другой, а потом и говорит:
— Чужак на чужбине не уживется, сохатиная лытка в котле не поместится. Поеду-ка я домой.
Все понял Шажин-Номон-хан, не стал своего зятя задерживать, дал в приданое своей дочери половину всего скота, половину золота и серебра, половину подданных. Отправился Шигишке-бохо вместе с молодой женой Шара-Сэсэк во владения своего отца, выбирая для пути-дороги такие пади, в которых бы не тесно было несметным табунам; выбирая для водопоя такие реки, в которых бы хватило воды для подаренного тестем скота. Так с шумом и гамом добрались до родных мест.
Обрадовался Ута-Саган-батор женитьбе младшего сына, после большого пира выстроил для молодых отдельный дворец, чтобы жили они в нем, забот не зная.
Вот однажды призывает Ута-Саган-батор своих сыновей. Не мешкая, явились они и спрашивают:
— Зачем звал, батюшка?
Тогда Ута-Саган-батор дал своим сыновьям по куску отменного шелка и говорит:
— Пусть ваши жены сошьют мне к завтрашнему дню шелковые рубашки. Да чтобы красивы были и без изъяну!
Разошлись братья по домам. Мрачней тучи явился домой Бардабай-бохо. Жена-лягушка и спрашивает:
— Отчего ты такой печальный?
— Батюшка дал нам с братом по куску шелка и велел сшить рубашки, да чтобы красивы были и без изъяна, — отвечает Барбадай-бохо.
— Давай сюда шелк и не печалься, к завтрашнему дню все будет готово, — сказала жена-лягушка, взяла ножницы и, не мешкая, приступила к работе.
А Шара-Сэсэк решила подсмотреть, как будет шить рубашку старшая невестка-лягушка. Заглянула Шара-Сэсэк в окно и видит: невестка-лягушка взяла отрез шелка, разрезала его на мелкие кусочки и выбросила за дверь. Побежала Шара-Сэсэк домой, изрезала свой шелк на куски и выбросила на улицу. У невестки-лягушки все нарезанные и выброшенные куски собрала черная собака и отнесла белой корове с черным пятном на лопатке. Сжевала корова кусочки шелка, а вместо жвачки выплюнула готовую рубашку, сшитую без единого шва. Черная собака отнесла рубашку своей хозяйке, и та довольна осталась: «Хорошо, — говорит, — сшито!»
А у младшей невестки Шара-Сэсэк шелковые кусочки ветер разнес. Не знает Шара-Сэсэк, что и делать. С большим трудом нашла она подходящий отрез шелка, кое-как сшила рубашку и отдала мужу.
Поутру явились сыновья к Ута-Саган-батору, подают рубашки, сшитые невестками. Взял он в руки рубашку, сшитую Шара-Сэсэк, и говорит:
— Не пристало мне носить такую одежду! — и отдал рубашку дворовым людям. А рукоделие невестки-лягушки так понравилось Ута-Саган-батору, что он тут же надел новую рубашку и девять дней ее не снимал. На десятый день призвал батор своих сыновей и говорит им:
— Год длинен многими днями. Но он не должен быть скучен. Хочу сделать большой пир, приезжайте на него со своими женами.
Мрачнее тучи пришел домой Барбадай-бохо.
— Отчего ты такой печальный? — спрашивает его жена-лягушка.
— Батюшка приказал нам с братом явиться на пир вместе с женами. Шигишке-бохо приедет со своей красавицей Шара-Сэсэк, а мы приедем с тобой на посмешище.
— Не печалься, — говорит жена-лягушка. — Я сделаю так, что над нами не будут смеяться.
Приготовился Ута-Саган-батор к большому пиру. Наварили слуги гору мяса, припасли озеро вина. Велел батор ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; велел ударить в серебряный барабан, кликнуть поданных с юга. В урочный час собрались подданные во дворце Ута-Саган-батора. В черной железной коляске, запряженной четырьмя карими иноходцами, приехал младший сын со своей женой Шара-Сэсэк. Встретили их с большими почестями.
Тем временем жена-лягушка говорит своему мужу:
— Ты покамест поезжай один, а я прибуду следом за тобою. Когда начнется пир и среди общего веселья и шума вдруг затрясется земля, загремит гром и твой отец, соскочив с трона, спросит: «Откуда и чье войско нагрянуло?» Ты скажи ему: «Успокойся, отец, это моя лягушка на своей колымаге едет, стуча и гремя на всю округу».
Вот начался богатый пир. И вдруг вздрогнула земля, загудело поднебесье. Соскочил с трона Ута-Саган-батор.
— Откуда и чье войско нагрянуло? — спрашивает.
— Успокойся, отец, — отвечает Барбадай-бохо, — это моя лягушка на своей колымаге едет, стуча и гремя на всю округу.
Только успел сказать, как въехала во двор белосеребряная коляска, запряженная четырьмя белыми иноходцами. На передке кучер сидит, а на запятках — слуги в дорогих доспехах. Вышла из коляски несказанной красоты девица, поклонилась Ута-Саган-батору.
— Не узнаете свою старшую невестку? — спрашивает.
Диву дался Ута-Саган-батор, но еще больше удивился Барбадай-бохо. Обрадовался он великой радостью тому, что у него такая красивая жена.
Прошла старшая невестка к столу, села рядом с младшею. От заревого света правой щеки прибывшей красавицы осветилась правая стена, от макового света левой щеки — левая стена. Старшая невестка ест, от гостей не отставая, а косточки в правый рукав складывает; пьет, но больше в левый рукав выливает. Увидела такое младшая невестка Шара-Сэсэк и тоже стала складывать кости и выливать вино в рукава. Тут хлопнул в ладоши Ута-Саган-батор.
— Пусть мои невестки спляшут! — говорит. Выступила в круг своею легкою стопой старшая невестка, да так прошлась, что на плоском камне трава проросла, на черной воде пенки вскипели. Взмахнет она правой рукой — из рукава золотой стол появляется, самыми разными яствами уставленный. Взмахнет левой рукой — появляется серебряный стол с дорогими винами и сладкими закусками.
Настала очередь младшей невестки. Не уступила она в умении плясать, но и в этот раз плохую службу сослужила ей страсть к подглядыванию: взмахнула она правою рукой — посыпались из рукава кости, взмахнула левою — полилось вино прямо на головы гостям. Среди общего смятения вышел Барбадай-бохо украдкой из дворца, вскочил на коня и уехал домой. Нашел он в своем дворце лукошко, в котором денно и нощно лежала его жена-лягушка, и сжег его.
Вот зашумело, загремело на улице, возвратилась с большого пира жена Барбадая-бохо. Вышла она из белосеребря-ной коляски, взмахнула черношелковым платком, и разом исчезла и сама коляска, и белые иноходцы, и кучер, и слуги на запятках. Вошла жена во дворец, скинула с себя царские одежды и снова превратилась в лягушку. Глянула она туда, глянула сюда и, не найдя своего лукошка, горько заплакала.
— Что же ты наделал, неразумный! Мне всего-то три дня оставалось побыть в лягушачьем облике. А теперь прощай! — сказала она и исчезла.
Пустился Барбадай-бохо на поиски своей жены. Обойдя полсвета, набрел он на ветхий шалаш, в котором жила одинокая нищая женщина, и спрашивает хозяйку, не видала ли она его жену-лягушку. Отвечает нищенка:
— Сегодня вечером твоя жена будет кататься в коляске по берегу черного моря. Обратись в нищего и проси подаяния. Захочет оделить тебя денежкой жена-красавица, тогда хватай ее за руку и не отпускай.
На закате солнца выехала на берег черного моря бело-серебряная коляска, запряженная четверкой белых иноходцев. Встал Барбадай-бохо, переодевшись нищим, с протянутой рукой на песчаном откосе. Дождался он подаяния, выдернул свою жену из коляски, как легкую травинку из земли, и уже не отпустил ее от себя. Вернулись они домой и зажили счастливо и мирно, среди многочисленного и шумного своего потомства.