Бывало-живало, пришел к князю Владимиру старый богатырь Данило Игнатьевич. Поклонился он князю и говорит:
— Князь Владимир Красное Солнышко, прослужил я тебе верой-правдой пятьдесят лет. Пятьдесят я царей убил, а врагов-воинов — бессчетное число, берег я землю нашу матушку. А теперь мне девяносто лет, и не носят меня ноги старые. Отпусти меня в монастырь, тихо в келейке пожить, о былом вспомнить.
А Владимир-князь разохался:
— Ой, нельзя мне, нельзя отпустить тебя, Данилушка! Некому будет Киев защищать, меня с княгиней, посадских людей от беды беречь.
— Есть у тебя, кроме меня, богатыри, великий князь, да оставлю я тебе сына Михайлушку. Он еще, правда, молоденький, да я его сам воевать учил.
Что тут поделаешь?
Отпустил князь Данилу Игнатьевича в монастырь.
Только Данило в монастырь ушел, пробежал слух по всей земле, что не осталось больше в Киеве русских богатырей. Обрадовались неверные цари — думают Киев голыми руками взять. Собрали они войска многие тысячи, обложили город со всех сторон.
Вышел князь Владимир на дозорную башенку, поглядел в поле, опустил голову — стоят вокруг Киева силы несметные, а оборонять Киев некому: Добрыня с Ильей на дальние заставы ушли, Алеша в Царьград ускакал, а старый Данило в монастыре сидит.
Стоит князь Владимир, от горя на ногах шатается.
Вдруг поднялся на башню Михайло Данилович:
— Не горюй, Владимир-князь, я пойду с врагами биться, посчитаю им ребра, попробую головы, удержу Киев-город.
— Что ты, что ты, Михайлушка, ведь тебе от роду тринадцать лет, а и ростом ты еще маленький, и разумом глупенький, какой из тебя богатырь!
Разобиделся Михайлушка, сошел с башни и дверью хлопнул, — тут дверь в щепки разлетелась, башня дозорная раскачалась, едва князь с ног не упал.
А Михайлушка, никого не спрашивая, оседлал коня да и выехал из города.
Поскакал Михайло к монастырю, подошел к двери подземной кельи, постучал к отцу:
— Здравствуй, батюшка, еду я в чистое поле биться с врагом за родную Русь. Что прикажешь мне делать, как поступать?
Отвечает ему Данило из подземной кельи:
— Что ты, сынок, задумал, разве старше тебя богатырей на Руси нет? Тебе ведь тринадцатый год пошел. Ты еще ростом мал, да и силой слаб.
— Ах, батюшка, некому Киев защищать: Добрыня с Ильей на дальние заставы ушли, Алеша поехал в Царьград, я один у князя Владимира. Да и ты, как просил в монастырь тебя отпустить, вместо себя меня оставлял.
— Правда твоя, — говорит Данило, — раз некому — надо тебе идти… Как поедешь ты, Михайло, в чистое поле, подымись на холм окатистый да и крикни громким голосом: «Эй, Бурушка!» Прибежит к тебе конь Бурушка Косматушка. Ты его оседлай, приговаривай: «Верой-правдой служил, Бурушка, моему батюшке, теперь послужи мне, Михайлушке». Да отмерь потом от коня пять сажен и копай тут землю мягкую, там найдешь мое оружие богатырское. Да смотри, Михайлушка, во всем Бурушку слушайся.
Так сказал Данило Игнатьевич и запер дверь в подземную келейку. У него там тишь-благодать, горя людского не слыхать.
А Михайлушка поскакал на холм, вызвал Бурушку Косматушку, вырыл богатырское оружие, оделся, снарядился, стал богатырь хоть куда. Только начал он на коня садиться, стремя брать, Бурушка Косматушка говорит человечьим голосом:
— Сынок Михайлушка, вижу я, что ты задумал — бурей хочешь налететь в середку войска вражьего! А этого делать не надобно — подберемся-ка мы к крайчику и начнем с края врагов бить.
А Михайло Бурушку не послушался, по ребрам плеткой стегнул:
— Куда молодец правит, туда коню и бежать, а учить богатыря нечего!
Да как вскочит в седло, да как крикнет, как хлестнет Бурушку, и поскакал прямо в середину вражьего войска. Сам копьем колет, па́лицей бьет, плеткой нахлестывает.
Дрогнули вороги, расступились в обе стороны, а потом снова сошлись и поймали Михайлушку. Ему руки не поднять, копьем не взмахнуть — так его стиснули поганые. Негде Бурушке разбежаться, нельзя Бурушке и копытом лягнуть. Завяз богатырь, словно муха в меду.
Бросились на него мурзы-наездники, стащили с коня, повалили на землю…
Взмолился Михайлушка:
— Мать-земля Русская, не дай мне без славы погибнуть, буду тебе век служить верой-правдой.
И от Русской земли ему силы втрое прибыло.
Вскочил он на ноги, ухватил свою па́лицу, стал ею размахивать.
Вперед взмахнет — станет улица, назад взмахнет — переулочек. Бурушка врагов копытом бьет, зубами грызет. Но их два бойца, а врагов тысячи!
В ту пору, в то время Данило Игнатьевич в своей подземной келейке сидел и вдруг услышал — задрожала-застонала земля Русская…
Вскочил Данило Игнатьевич на ноги, закричал зычным голосом:
— Ах вы, враги поганые! Убили вы моего Михайлушку, думаете, Киеву обороны нет!
Сорвал он дверь с петель, ухватил свой костыль, бросился в чистое поле ко вражьему войску. Он костылем словно цепом бьет, на головы врага обрушивает, сам громким голосом кричит:
— Думаете, Киеву обороны нет!
Увидали враги старчища Данилища, испугались: черная ряса разлетается, седая борода разметается, глаза молнии мечут, костыль словно па́лица бьет…
Добрался Данило до царя Уланища, сбил ему костылем буйную голову. Сам на голову удивляется: ушищи — словно лопухи, глазищи — словно чаши пивные, носище — словно палица боевая.
Увидели враги такую беду — наутек пошли, отступились и от Михайлушки.
Увидел Данило Игнатьевич любимого сына живым, обрадовался:
— Держись, сынок, я им еще поддам!
Да куда там поддавать — бегут враги с Русской земли!
Подбежал Данило к Михайлушке, обнял любимого сына, обнял Бурушку Косматушку.
Поклонился Михайло старому отцу:
— Спасибо тебе, батюшка!
И поехали сын с отцом к Киеву.
Михайло князю Владимиру повез голову царя Уланища, а Данило Игнатьевич побрел в свою тихую подземную келейку.
Стало тихо опять вокруг Киева.