Старший малыш Хомса осторожно пробирался вдоль забора. Иногда он останавливался и следил за неприятелем, глядя в щели между рейками, потом двигался дальше. Его братишка старался не отставать.
Добравшись до огорода, Хомса улегся на живот и заполз в заросли салата. Это была единственная возможность уцелеть. Неприятель повсюду засылал своих разведчиков, и часть из них кружила в воздухе.
— Я испачкаюсь и стану весь черный, — сказал его братик.
— Молчи, если тебе дорога жизнь, — прошептал Хомса. — Каким ты хочешь стать, ползая по болоту? Синим, что ли?
— Это не болото, а огород, — возразил братик.
— Ты так скоро станешь взрослым, если будешь продолжать в том же духе, сказал Хомса. — Станешь, как папа с мамой, и так тебе и надо. Ты будешь видеть и слышать, как они, а значит, ничего не увидишь и не услышишь.
— Да ну?! — сказал братик и принялся есть землю.
— Отравлено, — кратко предупредил Хомса. — Здесь все отравлено. Ну вот, нас увидели. И все из-за тебя.
Два разведчика, со свистом рассекая воздух, неслись на них со стороны гороховой грядки, но Хомса быстро с ними расправился. Задыхаясь от напряжения и пережитого волнения, Хомса забрался в канаву и затаился, сидя тихо, как лягушка. Он прислушался. Остальные разведчики, прячась в высокой траве, приближались медленно и, бесшумно.
— Я хочу домой, ты слышишь? — сказал братец, стоявший на краю канавы.
— Ты, скорее всего, никогда больше не попадешь домой, — мрачно проговорил Хомса. — Твои косточки побелеют в степной траве, а папа с мамой будут плакать, пока не захлебнутся в слезах, и от всех от вас ничегошеньки не останется, и только вой гиен будет разноситься по окрестностям.
Братик открыл рот, приготовился и заревел.
Хомса по реву понял, что братишка заладил надолго. Поэтому он оставил его в покое и отправился обследовать канаву. Он совершенно потерял ориентировку и не знал, где расположился неприятель, не знал даже, как он в данный момент выглядит.
Он чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, он от всей души желал, чтобы их вообще не было, этих младших братьев. Пусть появляются на свет большими или совсем не появляются. Они ничего не понимают в войне. Их надо держать в ящике, пока они не поумнеют.
Дорогу Хомсе преградила вода, и ему пришлось подняться на ноги и идти вброд. Канава была широкая и необычайно длинная. Хомса решил открыть Южный полюс и шел все дальше и дальше; путь становился все труднее и труднее, потому что запасы продовольствия подошли к концу, да к тому же его еще укусил белый медведь.
Наконец канава кончилась, и Хомса достиг Южного полюса…
Вокруг него простирались торфяные болота, серые и темно-зеленые, кое-где залитые черной блестящей водой. Повсюду пробивался белый, как снег, пушок, приятно пахло тиной и гнилью.
— На торфяные болота ходить запрещается, — вслух подумал Хомса. Запрещается маленьким хомсам, а большие туда не ходят. Но никто кроме меня не знает, почему здесь так опасно. По ночам здесь появляется страшная карета с огромными тяжелыми колесами. Все слышат, как она грохочет где-то вдали, эта страшная карета, но никто не знает, кто ею правит…
— Нет, нет! — завопил Хомса, холодея от ужаса.
Только что никакой кареты и в помине не было, никто никогда о ней даже не слышал. Но вот он о ней подумал, и карета тотчас же появилась. Она уже стояла где-то наготове и лишь дожидалась темноты, чтобы тронуться с места.
— Я думаю о том, — сказал Хомса, — я думаю о том, что я хомса, который уже десять лет ищет свой дом. И сейчас этот хомса понял, что он живет где-то поблизости.
Хомса поднял мордочку, потянул носом воздух, огляделся и пошел. Он шел и думал о змеях и живых грибах, которые подстерегают свою жертву, думал, пока и они не появились.
«Они могли бы проглотить братца в один присест, — с грустью подумал Хомса. — Они, наверное, его уже и проглотили. Они повсюду. Боюсь, случилось самое худшее. Но надежда еще не потеряна, существуют спасательные службы».
Он побежал.
«Бедненький братик, — думал Хомса. — Он такой маленький и глупый. В тот миг, когда его схватили змеи, у меня больше не стало младшего братика, и теперь я самый младший…»
Он бежал и всхлипывал, и волосы его от ужаса встали дыбом. Он пулей взлетел на горку, миновал сарай и взбежал по ступенькам дома. Он кричал не переставая:
— Мама! Папа! Братика съели!
Мама была большая и озабоченная, она всегда была озабоченная. Она вскочила так стремительно, что горох, лежавший у нее в переднике, рассыпался по всему полу, и закричала:
— Да что же ты такое говоришь?! Где твой брат?! Ты за ним не присмотрел?!
— Увы… — сказал Хомса, немного успокоившись, — его засосала трясина. И почти в тот же миг выползла из своей норы змея, она обвилась вокруг его толстенького животика и откусила ему нос. Вот какие дела. Мне очень жаль, но что я мог сделать… Змей на свете гораздо больше, чем младших братьев.
— Змея!? — закричала мама. Но папа сказал:
— Успокойся. Он обманывает. Ты что, не видишь, что он обманывает?
И папа, чтобы напрасно не волноваться, быстренько выглянул в окно и увидел младшего братика, который сидел и ел песок.
— Сколько раз я тебе говорил, что обманывать нельзя? — спросил папа. А мама сквозь слезы сказала:
— Может, его выпороть?
— Не мешало бы, — согласился папа, — но мне сейчас что-то не хочется. Достаточно, если он поймет, что обманывать нехорошо.
— Да разве я обманывал?.. — запротестовал Хомса.
— Ты сказал, что твоего братика съели, а его вовсе не съели, — объяснил папа.
— Так это же хорошо… — сказал Хомса. — Вы разве не рады? Я ужасно рад, у меня прямо гора с плеч свалилась. Эти змеи, они могут проглотить нас всех в один присест. И никого и ничего не останется, одна лишь голая пустыня, где по ночам хохочут гиены…
— Милый ты мой сыночек… — запричитала мама.
— Значит, все обошлось, — желая покончить с неприятной темой, сказал Хомса. — Сегодня на ужин будет сладкое?
Но папа почему-то вдруг рассердился:
— Не будет тебе никакого сладкого. Ты вообще не сядешь за стол, пока не усвоишь, что обманывать нельзя.
— Да ведь и так ясно, что нельзя, — изумился Хомса. — Обманывать же нехорошо.
— Ну вот видишь, — сказала мама. — Пусть малыш поест, все равно он ничего не поймет.
— Ну уж нет, — заупрямился папа. — Если я сказал, что он останется без ужина, то значит, он останется без ужина.
Бедный папа вбил себе в голову, что ему никогда больше не поверят, если он не сдержит своего слова.
Хомсе пришлось идти ложиться спать до захода солнца, и он был очень обижен на папу с мамой. Конечно, они и раньше не раз его огорчали, но никогда не вели себя так глупо, как в этот вечер. Хомса решил от них уйти. Не потому, что хотел их наказать, а просто вдруг почувствовал, что ужасно от них устал, они никак не могли понять, что в жизни важно, а что нет, чего надо бояться, а чего не надо.
Они как бы проводят черту и говорят: вот по эту сторону находится все то, что правильно и хорошо, а по другую — одни глупости и выдумки.
— Посмотреть бы на них, когда они столкнутся лицом к лицу со змеей, бормотал Хомса, спускаясь на цыпочках по лестнице и выбегая на задний двор. Я отправлю им ее в коробке. Со стеклянной крышкой. Потому что все-таки жалко, если она их проглотит.
Чтобы показать самому себе, какой он самостоятельный, Хомса снова отправился к запретному торфяному болоту. Сейчас трясина казалась синей, почти черной, а небо было зеленое, и куда-то вниз, за небо, уходила бледно-желтая полоса заката, и подсвечиваемое этой полоской болото расстилалось огромной унылой пустыней.
— Я не обманываю, — говорил Хомса, шагая по хлюпающему у него под ногами болоту. — Это все правда. И неприятель, и змеи, и карета. Они такие же настоящие, как, например, соседи, садовник, куры и самокат.
И тут он остановился и прислушался, затаив дыхание.
Где-то вдалеке катилась карета, она отбрасывала красный свет над зарослями вереска, она скрипела и скрежетала, она катилась все быстрее и быстрее.
— Нечего было ее выдумывать, — сказал самому себе Хомса. — А теперь она и в самом деле появилась. Беги!
Кочки качались, уходя у него из-под ног, тина скользила между пальцев, и залитые водой черные дыры таращились из зарослей осоки.
— Не надо думать о змеях, — сказал Хомса и тут же о них подумал, представив их себе так живо и ярко, что все змеи сразу повыползали из своих нор, они смотрели на него и облизывались.
— Хочу быть, как мой толстый братик! — в отчаянии закричал Хомса и стал думать о своем братике, который глуп, как пробка, который ест опилки, песок и землю, пока не подавится. Как-то он попытался съесть свой воздушный шарик. Если бы ему это удалось, никто бы никогда его больше не увидел.
Пораженный этой мыслью, Хомса остановился. Он представил маленького толстенького братика, который уносится прямо в небо, и ноги его беспомощно болтаются в воздухе, а изо рта свисает нитка от шарика…
— Нет, не надо! — закричал Хомса.
Впереди светилось окошко. Как ни странно, это была не карета, а всего лишь маленькое квадратное окошко, светившееся ровным светом.
— Ты должен туда пойти, — сказал себе Хомса. — Пойти, а не побежать, иначе ты испугаешься. И не думай, просто иди и все.
Домик был круглый, а значит, жила в нем, скорее всего, какая-нибудь мюмла. Хомса постучался. Он постучал несколько раз, и так как никто ему не открывал, он сам отворил дверь и вошел.
В домике было тепло и уютно. Зажженная лампа стояла на подоконнике, поэтому ночь за окном казалась черной, как уголь. Где-то тикали часы, а со шкафа, лежа на животе, смотрела на него совсем крохотная мюмла.
— Здравствуй, — сказал Хомса. — Я спасся в последнюю минуту. Змеи и живые грибы! Ты себе даже не представляешь…
Маленькая мюмла молчала и смотрела на Хомсу оценивающим взглядом. Наконец она сказала:
— Меня зовут Мю. Я тебя уже видела. Ты возился с таким толстым маленьким хомсиком, и все бубнил что-то себе под нос, и так смешно размахивал лапами. Хи-хи.
— Ну и что? — сказал Хомса. — Чего ты сидишь на шкафу? Очень даже глупо.
— Для некоторых, — медленно проговорила малышка Мю, — для некоторых это, может быть, и глупо, а для меня — единственная возможность избежать ужаснейшей участи.
Она наклонилась над краем шкафа и прошептала:
— Живые грибы уже добрались до гостиной.
— Живые грибы? — переспросил Хомса.
— Мне отсюда видно, что они уже за дверью, — продолжала малышка Мю. — Они выжидают. Было бы неплохо, если б ты свернул вот этот коврик и положил его под дверь. А то они сожмутся и пролезут в щель.
— Это правда? — спросил Хомса, глотая подкативший к горлу комок. — Сегодня утром их не было. Это я их придумал.
— В самом деле? — высокомерно произнесла Мю. — Это липкие-то? Те, что похожи на большое ползающее одеяло, те, что хватают каждого, кто попадается им на пути?
— Не знаю, — прошептал трясущийся от страха Хомса. — Я не знаю…
— Мою бабушку грибы уже облепили, — как бы между прочим сказала Мю. — Она там, в гостиной. Вернее, то, что от нее осталось. Она сейчас похожа на огромный зеленый мешок, одни только усы торчат. Можешь и перед этой дверью положить коврик. Если это, конечно, поможет.
Сердце у Хомсы бешено колотилось, и лапки с трудом слушались его, когда он сворачивал коврики. И где-то в доме все тикали и тикали часы.
— Такой звук издают грибы, когда растут, — объяснила Мю. — Они будут разрастаться и разрастаться до тех пор, пока дверь не затрещит, и тогда они…
— Возьми меня к себе на шкаф! — закричал Хомса.
— Здесь слишком мало места, — сказала Мю.
Раздался стук в парадную дверь.
— Странно, — сказала Мю, — странно, что им еще не лень стучаться, ведь они могут и так зайти, когда им вздумается…
Услышав это, Хомса бросился к шкафу и попытался на него вскарабкаться. В дверь снова постучали.
— Мю! Стучат! — закричал кто-то в соседней комнате.
— Слышу! — отозвалась Мю. — Там открыто! Это бабушка кричала, — объяснила она. — Неужели бабушка еще может говорить?..
Хомса уставился на дверь гостиной. Дверь медленно приоткрылась, образовав узкую черную щель. Хомса вскрикнул и мигом забрался под диван.
— Мю, — сказала бабушка, — сколько раз я тебе говорила, что, когда стучат, нужно пойти и открыть. А зачем ты положила под дверью ковер? И когда я, наконец, смогу спокойно поспать?..
Это была старая-престарая и очень сердитая бабушка в белой ночной рубашке. Она вышла из комнаты, открыла входную дверь и сказала: «Добрый вечер».
— Добрый вечер, — ответил Хомсин папа. — Простите за беспокойство, вы случайно не видели моего сына?
— Он под диваном! — закричала малышка Мю.
— Можешь вылезать, — сказал папа. — Я на тебя не сержусь.
— Ах, под диваном, вот оно что, — устало проговорила бабушка. — Конечно, хорошо, когда ребятишки ходят друг к другу в гости, и малышке Мю никто не запрещает приглашать к себе друзей. Но все-таки хотелось бы, чтобы они играли днем, а не ночью.
— Я очень сожалею, — торопливо заговорил папа. — В следующий раз он придет пораньше.
Хомса выполз из-под дивана. Он не смотрел ни на Мю, ни на ее бабушку. Он направился прямо к двери, вышел на ступеньки и шагнул в темноту.
Папа шел рядом, ни слова не говоря. Хомса чуть не плакал от обиды.
— Папа, — сказал он. — Эта противная девчонка… Ты не поверишь… Я туда больше никогда не пойду! Она мне наврала! Она обманывает! Она все врет!
— Я тебя понимаю, — утешал его папа. — Иногда бывает очень неприятно, когда тебя обманывают.
И они пришли домой и съели все сладкое, которое осталось после ужина.