Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит — идет по степи калика перехожий, старичиме Иванчище. — Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредешь, куда путь держишь?
— Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда. да нерадостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду.
— А что же там в Царьграде не по-хорошему?
— Ох, Илюшенька; все в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан — страшное Идолище, всем дворцом завладел — что хочет, то и делает.
— Что же ты его клюкой не попотчевал?
— А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него — что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого.
— Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня. а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты свое платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня. Илью Муромца.
Раздумался Иванчище, запечалился:
— Никому бы не отдал я свое платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапти-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам — ты возьмешь силою?
— Возьму, да еще бока набью.
Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую, и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит:
— Одевайся в мое платье богатырское, садись на Бурушку-Косма-тушку и жди меня у речки Смородиной.
Посадил Илья калину на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами.
— А то мой Бурушка тебя враз стряхнет, — сказал он калине перехожему. И пошел Илья к Царьграду Что ни шаг — Илья по версте отмер дает,
Скоро-наскоро пришел в Царьград, подошел к княжескому тере му. Мать-земля под Ильей дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются; — Эх ты, калика русская нищая! Экий невежа в Царьград пришел Наш Идолище двух сажен, а и то пройдет тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь. Ничего им Илья не сказал, подошел к терему и запел по-каличьсму:
— Подай, князь, бедному калике милостыню!
От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, стекла посыпались, на столах напитки расплескались, Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, — обрадовался, на Идолище не глядит, в окно посматривает.
А великанище-Идолище кулака по столу стучит:
Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать! Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь — голову прочь оторву.
А Илья зову не ждет, прямо в терем идет. На крыльцо взошел — крыльцо расшаталось, по полу идет — половицы гнутся. Вошел в терем, поклонился князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал. Сидит Идолище за столом, хамкает, по ковриге в рот запихивает, по ведру меду сразу пьет, князю царьградскому корки-объедки под стол мечет, а тот спину гнет, молчит, слезы льет.
Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался; — Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?
— Ничего не слыхал, Идолище не к тебе я пришел, а к хозяину — князю царьградскому.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать?
Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А Илья не промах был — отмахнул нож шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб дверь с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:
— Мне всегда батюшка наказывал: плати долги поскорей, тогда еще дадут! Пустил он в Идолища шапкой греческой, ударился Идолище об стену, стену
Головой проломил, А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать:
— Не ходи по чужим домам, не обижай людей, найдутся и на тебя старшие?
И убил Илья Идолище, отрубил ему голову Святогоровым мечом и слуг его вон из царства прогнал. Низко кланялись Илье люди царьградские:
— Чем тебя благодарить, Илья Муромец, русский богатырь, что избавил нас от плена великого? Оставайся с нами в Царьграде жить.
— Нет, друзья, я и так у вас замешкался; может, на родной Руси моя сила нужна.
Нанесли ему люди царьградские серебра, и золота, и жемчуга, взял Илья только малую горсточку.
— Это — говорит, — мной заработано, а другое — нищей братии раздайте. Попрощался Илья и ушел из Царьграда домой на Русь. Около речки
Смородиной увидал Илья Иванчища. Носит его Бурушка-Косматушка, о дубы бьет, о камни трет. Вся одежда на Иванчище клоками висит, еле жив калина в седле сидит, — хорошо двенадцатью подпругами привязан.
Отвязал его Илья, отдал его платье каличье. Стонет, охает Иванчище, а Илья ему приговаривает:
— Вперед наука тебе, Иванчище: силы у тебя вдвое против моей, а смелости вполовину нет. Не годится русскому богатырю от напасти бежать, друзей в беде покидать!
Сел Илья на Бурушку и поехал к Киеву.
А слава впереди него бежит. Как подъехал Илья к княжескому двору, встретили его князь с княгинею, встретили бояре и дружинники, принимали Илью с почетом, с ласкою.
Подошел к нему Алеша Попович:
— Слава тебе, Илья Муромец. Ты прости меня, забудь мои речи глупые, ты прими меня к себе за младшего. Обнял его Илья Муромец:
— Кто старое помянет, тому глаз вон. Будем вместе мы с тобой и с Добрыней на заставе стоять, родную Русь от врагов беречь! И пошел у них пир горой. На том пиру Илью славили: честь и слава Илье Муромцу!