Жил на свете старик, и был у него единственный сын по имени Фрикк, хилый да хворый, ни к какой работе не годный. Росточком он был невелик, вот и прозвали его Фрикк Коротыш. Дома не больно-то еды было, и пошел старик искать, куда бы сына пристроить — пастухом или на посылки. Никто его взять на службу не захотел, кроме старосты. Прежнего посыльного он выгнал, а больше к такому скряге никто не хотел наниматься.
«Все лучше, чем ничего, — подумал старик, — хоть с голоду не помрет». У старосты должен был Фрикк Коротыш работать за харчи, о плате да о платье даже речи не заводили.
Прослужил парнишка три года, стал домой собираться, и тут ему староста жалованье заплатил.
Причиталось Фрикку по шиллингу за год, как сказал староста. Куда уж меньше! И так три шиллинга вышло.
Фрикк Коротыш и рад. Таких больших денег он прежде и в глаза не видывал. А все ж не удержался, спросил, не причитается ли ему чего еще.
— Ты и так получил больше, чем договаривались, — возмутился староста.
— А одежи какой не дадите? — снова спросил Фрикк. — Ведь та, в которой я сюда пришел, совсем износилась, а другой у меня и нет. Вон, поглядите, одни лохмотья болтаются.
— Я уговор выполнил, да еще три шиллинга прибавил, а больше у меня для тебя ничего нет, — буркнул староста.
Однако отправил Фрикка на кухню, где положили ему в котомку немного еды в дорогу. Так и пошел он в город, одежды себе купить. Шел он, веселый и довольный, да проверял то и дело, все ли богатство на месте.
Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли шел, а пришел в тесную долину — куда ни взглянешь, горы вокруг, да такие высокие, что и не перебраться. Стал он думать да гадать, что там, за горами, и как бы туда попасть.
Никак не миновать подъема, и полез Фрикк Коротыш в гору. Силенок-то у него мало — нет-нет отдохнуть присядет, а пока отдыхает, все свои деньги считает. Поднялся на самую вершину, ан это не вершина, а только уступ, а за ним равнина, вся мхом поросла. Присел на камень, достал шиллинги и стал пересчитывать. И не успел он до трех досчитать, как откуда ни возьмись нищий, да такой рослый и мосластый, что хоть в голос кричи от страха. Ну, Фрикк Коротыш и закричал, как нищего целиком оглядел.
— Не бойся, — сказал бродяга, — ничего я тебе не сделаю. Подай нищему шиллинг Христа ради!
— Провалиться мне на этом месте, — отвечал парнишка, — у меня всего-то три шиллинга, и на них надобно мне одежонки себе купить в городе.
— Ты счастливей меня, у меня нет ни одного, а платье мое еще хуже поизносилось, чем твое.
— Твоя правда, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.
Долго ли коротко, снова сел Фрикк Коротыш передохнуть. Поднял глаза и видит — опять перед ним нищий, еще выше и уродливее первого, — как разглядел его паренек хорошенько, так и завопил не своим голосом.
— Не бойся меня, я тебе ничего не сделаю, я прошу всего один шиллинг во имя Господне, — сказал бедняк.
— Не сойти мне с этого места, у меня есть всего два шиллинга, и иду я в город, чтобы купить себе платья. Кабы я раньше тебя встретил…
— Ты счастливей меня: во мне росту больше, одежды меньше, а денег и вовсе нет.
— Ну, коли так, держи, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.
Шел он шел, пока снова не устал, а уставши, присел дух перевести. И не успел он вздохнуть, как откуда ни возьмись перед ним нищий. И был он такой огромный, страшный и рослый, что, пока голову не запрокинешь, всего целиком не разглядишь. Паренек чуть шею себе не сломал, пока его оглядывал, а как разглядел всего уродину и его рваный наряд, заревел от страха.
— Не бойся меня, малыш, — заговорила громадина, — я тебе ничего не сделаю, я всего лишь нищий, прошу подаяния во имя Господне.
— Это я и сам вижу, — ответил парнишка, — но у меня всего один шиллинг, в городе я смогу купить на него одежды. Кабы ты мне раньше встретился…
— Ну, а у меня ни одного шиллинга, вместо одежды лохмотья, а сам я вон какой огромный, так что ты счастливее меня.
— Тогда вот тебе шиллинг, — сказал Фрикк Коротыш. А как же иначе, раз такая его нужда. Получив шиллинг, бедняк опять заговорил: «У тебя очень доброе сердце, раз ты отдал все, что имел, поэтому за каждый шиллинг я выполню одно твое желание». Ведь встречался пареньку трижды один и тот же нищий, просто каждый раз он менял обличье, чтобы Коротыш его не узнал.
— Частенько мне хочется скрипку послушать да посмотреть на народ, как он пляшет и веселится, поэтому попрошу-ка я, если можно, такую скрипку, чтобы все живое под ее музыку в пляс пускалось, — сказал паренек.
— Будет тебе скрипка, хоть и непутевое это желание, — отвечал нищий. — Со следующим шиллингом не ошибись.
— Всегда мне страсть как хотелось охотиться и метко стрелять, поэтому попрошу-ка я, если можно, такое ружье, чтобы било без промаха, куда ни прицелюсь.
— Будет тебе ружье, хоть и это желание непутевое, — вздохнул нищий. — Хоть с последним шиллингом не прогадай!
— Хотелось мне сызмальства водить дружбу с хорошими и добрыми людьми, — сказал Коротыш, — потому, если можно просить все что хочешь, я бы попросил сделать так, чтобы никто не мог мне отказать, о чем бы я ни попросил.
— Вот это неглупое желание, — сказал бедняк, шагнул за гору и исчез, а мальчик лег и заснул.
На следующий день спускается Фрикк Коротыш с гор со скрипкой и с ружьем.
Первым делом зашел он к местному лавочнику и попросил одежды. Затем на одном хуторе попросил он коня, на другом — сани, у добрых людей — шубу, и ни в чем не было ему отказа; даже самый прижимистый хозяин отдавал ему все, что он ни попросит. Под конец проехался Фрикк Коротыш по всей деревне, эдакий барин-щеголь, и конь, и сани при нем.
Тут и встретился ему на дороге староста, у которого он служил.
Остановил Фрикк коня и поздоровался:
— День добрый, хозяин!
— День добрый! — отвечал староста. — Разве я тебе хозяин?
— Неужто забыл, как я у тебя целых три года служил за три шиллинга?
— Ну и ну, как скоро сумел ты разбогатеть, — подивился староста, — Как же ты в большие господа-то пролез?
— Такова, видно, моя доля.
— Да ты забавник, как я погляжу, вот и скрипка при тебе.
— Всегда мне охота было народ веселить, чтоб люди
В пляс пускались, — сказал парнишка, — а еще есть у меня ружье — настоящее сокровище! Во что ни прицелюсь, во все попадаю, нет для этого ружья далекой мишени. Видишь там, на елке, сороку? Спорим, я ее собью прямо нам под ноги?
Староста готов был поставить и коня, и дом, и сто далеров на то, что Фрикку Коротышу такое не под силу. А пока вот — ставит все деньги, какие у него при себе случились — мол, остальное принесет, когда проспорит. Не сомневался староста, что ни одно ружье в мире так далеко не стреляет. Грохнул выстрел, и грянулась сорока в кусты шиповника, в самую гущу. Полез староста сороку доставать, вытащил и подает Коротышу. А тот — за скрипочку, и пошел староста кренделя выписывать по кустам, колючки в него так и впивались. Парнишка все играл, а староста плясал. Как он ни плакал и ни умолял, играл Фрикк Коротыш до тех пор, пока староста всю одежду в клочья не разодрал — и нитки целой не осталось.
«Ну вот, теперь ты такой же оборванец, каким был я, когда уходил с твоей службы, — сказал Фрикк Коротыш, — иди с Богом». Но прежде должен был староста отдать ему все, что проспорил из-за сороки.
Придя в город, обосновался Фрикк Коротыш на постоялом дворе. Играл себе на скрипке, людям на радость, и горя не знал: ведь никто ни в чем не мог ему отказать.
Здесь бы и сказке конец, да пришла за ним стража. Хотели было его схватить и отвести в городской совет, потому как нажаловался на него староста. Дескать, напал на него Коротыш, ограбил и так избил, что чуть душа не отлетела; надо его за это повесить. Но на любой совет был у Коротыша ответ, его скрипочка. Заиграл он на ней, и заплясала стража: плясали-плясали, пока совсем не уморились и на пол не повалились. Отправили за ним солдат и караульных, да только так же дело обернулось: достал Фрикк Коротыш скрипку, и солдаты в пляс пустились и не могли остановиться, пока скрипка не умолкла. А сил у них не осталось и того раньше.
Наконец скрутили Фрикка Коротыша обманом: ночью, пока он спал. Как его схватили, тотчас осудили и решили тут же повесить. Повели к виселице. Поглазеть на это чудо много народу собралось, пришел и староста. Места себе от радости не находит, что к нему деньги вернутся, да и за обиду заплатит теперь Фрикк сполна. Нетерпелось ему увидеть, как Коротыша вздернут.
Только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не силен был Фрикк Коротыш ходить, а теперь и вовсе едва тащился. Волок он за собой скрипку и ружье, которые ему из жалости оставили. Доплелся он до виселицы, полез по лестнице, на каждой ступеньке дух переводит. Уселся на самой верхней и спрашивает: не откажут ли ему в последнем желании — страсть ему охота в последний разок на скрипке сыграть. Стыд и позор — отказать в этом человеку, решили все. Никто же не мог сказать ему «нет». Только староста взмолился, чтобы бога ради не давали Коротышу до струн дотрагиваться, иначе все пропало. А если им так неймется, то пусть хоть его, старосту, к березе привяжут. Фрикк Коротыш мешкать не стал — на скрипке заиграл. И все и вся, кто тут ни случился, пошли выкидывать коленца, кто на двух, кто — на четырех: и поп, и дьяк, и умный, и дурак. Писаря, лекари, староста и судья, собака и свинья. Они плясали, смеялись и друг на друга пальцами показывали: кто плясал до упада, а кто — до обморока. Никто на своих ногах домой не ушел. Но хуже всего пришлось старосте, ведь его к березе привязали: пока его ноги плясали, он всю спину себе ободрал.
После этого уже не нашлось дураков связываться с Фрикком Коротышом, и он мог идти со своим ружьем и со скрипкой куда пожелает. Так что прожил он весь свой век счастливо, ведь никто ни в чем не мог ему отказать.