Каждый день, возвращаясь домой из школы, дети шли поиграть в сад Великана. Это был большой красивый сад. Земля там была устлана мягкой зеленой травой, над которой возвышались цветы, похожие на маленькие звездочки. Двенадцать персиковых деревьев весной были осыпаны розовыми и жемчужно-белыми цветами, а осенью дарили всем свои замечательные плоды. Птицы садились на эти деревья, и так пели свои песни, что дети забывали про игры и слушали, слушали… «Как же здорово здесь!»- говорили они
Друг другу.
Настал день, когда Великан вернулся домой. Он был в гостях у своего друга корнуэльского людоеда, и провел там семь лет. За эти семь лет Великан успел сказал все, что хотел сказать (он не любил слишком долгих бесед), и решил вернуться в свой родной замок. Подойдя к дому, он обнаружил детей, преспокойно игравших в его саду. «Что вы здесь делаете?!» — прорычал Великан, и сад вмиг опустел. «Это мое поместье, — подумал он. — И играть здесь буду я сам с собой».
Великан построил вокруг высокий забор, и повесил табличку: «Посторонним вход запрещен». Бедный Великан — себя он любил больше всех.
А детям стало негде играть. Они пробовали играть на дороге, но там валялись большие пыльные камни, и нельзя было играть в салочки. Один за другим, дети тихонько подходили к забору, чтобы хоть в щелочку взглянуть на прекрасный сад. Но плотно пригнанные доски надежно охраняли владения Великана. «Ах, как хорошо нам там было!» — вздыхали дети.
Пришла весна, и все вокруг расцвело, защебетало. Только в саду Великана была зима. Там не было детей, и птицам не кому было петь свои песни. Не было детей, и деревья не стали расцветать. Какой-то маленький цветочек высунул свою головку из-под земли, но когда он прочел табличку, ему стало так жалко детей, что он опять заснул. Зато Снег и Мороз решили: «Раз Весна забыла про этот сад, мы останемся здесь навсегда».
Снег покрыл тонкие стебельки своей пышной мантией, а Мороз разукрасил голые деревья тонкими серебряными кружевами. В гости они позвали Северный Ветер. Закутанный в меховую шубу он стал носиться между деревьями, и завывать в печной трубе. «Очаровательное местечко! — сказал он. Надо позвать Град.» И наутро Град изо всех сил швырял маленькие острые льдинки по крыше дома, пока не разбил всю черепицу. Потом он помчался наперегонки с Северным Ветром. От его дыханья веточки превращались в прозрачные сосульки, падали и разбивались.
«Никак в толк не возьму, почему Весна так опаздывает», — вздыхал Великан. В который уже раз он подходил к окну, но там был все тот же белый, холодный сад. «Ну, ничего, — говорил он, скоро погода изменится».
Погода и не думала меняться. Даже Осень, дарившая всем свои золотистые фрукты, обошла стороной сад Великана. «Он такой жадный» — фыркнула она. Только Зима, только Северный Ветер и Град хозяйничали там. И Белый Снег танцевал свой странный танец, перебегая от дерева к дереву.
Как-то утром, еще лежа в кровати, Великан услышал прекрасную музыку. Эти тихие звуки так ему понравились, что он подумал: «Наверное кто-то из королевских музыкантов проходит около дома». А это просто маленькая коноплянка пела свою весеннюю песенку. Великан так долго не слышал птиц, что эта незатейливая мелодия была для него лучшей в мире. Град прекратил свою безумную пляску на крыше, затих удивленно Северный Ветер, и восхитительный аромат донесся до Великана.
«Весна! Явилась — не запылилась!» — воскликнул он, выпрыгнув из под одеяла, и подбежав к окну. Что же он там увидел? — Удивительную картину. Дети пролезли через маленькую дыру в уже обветшалом заборе, и весело расселись на ветках деревьев. Деревья были так рады опять встретить детей, что сразу же расцвели. Теперь они нежно покачивали ветвями над маленькими детскими головками. Только в дальнем углу сада все еще царила Зима. Там, под деревом, стоял один мальчик и горько плакал. Он был совсем маленький, и не мог залезть наверх. Снег падал на его плечи, а крошечные ножки посинели от холода. «Забирайся сюда», — прошелестело дерево, пытаясь опустить пониже заиндевелые ветки, но мальчик был слишком мал. И сердце Великана растаяло, когда он увидел это. «Какой же я негодяй! — подумал он. Вот почему Весна не пришла ко мне. Сейчас я подсажу малыша на самую верхушку. Я снесу этот забор, и в моем саду всегда будут играть дети». И Великану стало так стыдно за то, что он натворил…
На цыпочках он спустился вниз, тихо-тихо открыл входную дверь и ступил в сад. Увидев Великана дети так напугались, что сразу бросились врассыпную. И в саду опять воцарилась Зима. Только самый маленький мальчик ничего не видел, потому что глаза его были полны слез. Великан тихонько подошел к нему, бережно взял его на руки, и посадил на самую большую ветку. И внезапно дерево распустилось, и птицы запели в его ветвях. А мальчик протянул свои ручонки к Великану, обхватил его за шею, и поцеловал. Тут все дети увидели, что Великан уже больше не злой, и радостно побежали в сад. Вместе с ними пришла и Весна. «Теперь это ваш сад», — сказал Великан, и взяв большой топор разрубил забор на маленькие кусочки. А когда в полдень все взрослые отправились по своим делам, Великан играл с детьми в таком прекрасном саду, лучше которого им никогда не приходилось видеть. Дети играли весь день напролет, и вечером пришли к Великану пожелать спокойной ночи.
«А где же ваш маленький приятель? — спросил он, — мальчик, которого я посадил на дерево». Великан полюбил его больше всех, потому что он один поцеловал Великана. «Мы не знаем, — отвечали они. Наверное он уже ушел». «Тогда скажите ему, пусть обязательно приходит завтра», — сказал Великан. Но оказалось, что дети видели его в первый раз, и не знали, где он живет. Великан загрустил.
Теперь каждый день, после школы, дети приходили к нему играть. Но тот мальчик, которого так полюбил Великан, больше не появлялся. Великан очень тосковал о своем друге. «Как бы я хотел повидать его!» — вздыхал он. Дни шли за днями, и Великан стал совсем старым. Он уже не мог играть, поэтому он просто сидел в своем большом кресле, и с любовью смотрел на сад и на детей. «Какие хорошие у меня цветы», — думал он: «Но, что ты не говори, а дети лучше всех цветов на свете».
Как-то зимним утром, встав с кровати, Великан выглянул в окно. Он уже больше не боялся зимы, ведь это же просто спящая весна, когда цветы отдыхают и набираются сил. Вдруг он в изумлении протер глаза и прильнул к окну. Боже, какая красота! Дерево в дальнем углу сада расцвело прекрасными белыми цветами. Серебристые фрукты свешивались с позолоченных веток. А внизу, под деревом… Внизу стоял тот самый мальчик! Забыв, сколько ему лет, Великан кубарем скатился с лестницы и побежал ко краю сада. Подойдя совсем близко, Великан в ужасе остановился. На запястьях мальчика были безобразные раны, похожие на следы двух больших гвоздей, и такие же следы были на его маленьких ножках.
«Кто посмел?» — задыхаясь от гнева спросил Великан. «Кто посмел нанести эти раны? Я возьму свой большой меч и поражу его». «Нет», — сказал мальчик, «это раны Любви». Вдруг Великан почувствовал себя совсем крохотным, и странный страх охватил его. «Кто Ты?» — спросил он, опускаясь на колени. Мальчик с любовью и нежностью смотрел на него. «Ты не закрыл для Меня сад твой, и Мой сад открыт для тебя. Сегодня же ты будешь со Мною в Раю». Когда дети прибежали в сад, они увидели лежащего под деревом Великана, осыпанного белыми цветами.
Оскар Уайлд.
Необыкновенная история, случившаяся с патроном для фейерверка
Королевский дворец шумел, как разбуженный улей. Служанки мыли окна, лакеи украшали комнаты цветами, а стражники начищали до блеска свои заржавевшие сабли. Все готовились к свадьбе молодого принца. Целый год Принц ждал свою невесту. Она ехала из далекой России, и только сегодня заснеженные сани примчали ее в город. Шестерка красавцев-оленей без устали везла Принцессу от самой Финляндии. Сани были похожи на серебряного лебедя, а между крыльями у него сидела невеста. На голову ее был надет маленький серебряный венец, а длинная мантия из горностая спадала от плеч до земли. Она была бела, как снег на ее родине.
«Точь-в-точь белая роза», — восхищались горожане и бросали цветы к ее ногам.
У ворот замка ее уже ждал Принц. Он опустился на одно колено и поцеловал руку своей невесты. «Ваш портрет был красив, но вы прекрасна», — промолвил он. И нежный румянец покрыл лицо Принцессы. «Белая роза стала алой», — шепнул своему соседу юный паж. И уже вечером в замке только и было слышно: «Белая роза, алая роза». Король повелел увеличить вдвое жалованье пажу. Впрочем, он никакого жалованья никогда не получал, поэтому и проку ему от этого не было. Зато какая честь! Портрет пажа напечатала Придворная Газета.
Через три дня праздновали свадьбу. Жених с невестой рука об руку прошествовали в парадную залу, украшенную пурпурным бархатом и драгоценным жемчугом. Заиграли Королевские Музыканты, и начался свадебный пир. Принц и Принцесса сидели во главе стола, а перед ними стояли две чаши из волшебного хрусталя. Только тот, кто любит по-настоящему может пить из такой чаши. Стоит к ней прикоснуться лживым устам, как стекло тускнеет, а прекрасное королевское вино превращается в мутную
Воду.
«Они чисты, как этот хрусталь!» — воскликнул юный паж, и король еще раз удвоил его жалованье. «Ах!» — сказали придворные.
После пира был устроен бал. Жених и невеста танцевали свадебный танец, а Король играл для них на флейте. В сущности, он играл очень плохо, но никто не осмеливался ему это сказать, ведь он был Королем. Он знал только две мелодии, и никогда не был уверен, какую же именно он играет. Но это не имело никакого значения, потому что придворные все равно приходили в восторг. «Очаровательно! — говорили они. — Какой тонкий слух!»
В конце праздника, ровно в полночь, должен был начаться грандиозный фейерверк. Молодая Принцесса никогда в своей жизни не видела ни салюта, ни взрывающихся петард, поэтому Придворному Инженеру было велено сопровождать Их Величества на свадьбе (мало ли, что может случиться!) «Фейерверк? — спросила Принцесса Принца. — А что это?». «Это похоже на Утреннюю Аврору, — поторопился сказать Король, который очень любил встревать в чужие разговоры. — Но фейерверк гораздо лучше звезд, потому что всегда знаешь, где должно засверкать. Небо
Становится почти таким же красивым, как моя игра на флейте. Вам обязательно надо посмотреть на это».
Итак, в дальнем конце сада днем и ночью шли приготовления. Как только Придворный Инженер все окончательно расставил по своим местам и ушел, началось самое интересное.
«Как прекрасен мир!» — выкрикнула маленькая Петарда. — Только взгляните на эти желтые тюльпаны. Даже хлопушки не так красивы! Как я рада, что мне пришлось попутешествовать. Странствия освежают ум и избавляют от всех предрассудков».
«Дурочка, — сказала большая Римская Свеча. — Мир — это не королевский дворец. Мир слишком велик, и надо потратить не меньше трех дней, чтобы хорошенько в нем разобраться».
«Где увидишь любовь, там и будет твой мир, — произнесла задумчивая Огненная Карусель. В молодости она была влюбленна в старую еловую шкатулки, а сейчас ей оставалось только гордиться своим разбитым сердцем. — Но любовь нынче не в моде, ее погубили поэты. Они так часто писали о ней, что им уже никто не верит. И это не удивительно. Настоящая любовь страдает, страдает и молчит. Я помню, как когда-то… Но не будем об этом! Любовь уже в прошлом».
«Чушь! — сказала Римская Свеча. Любовь ни в каком не прошлом. Она как луна на небе, и живет вечно. К примеру, жених и невеста искренне любят друг друга. Я все про них знаю от коричневой гильзы, с которой мы оказались в одном ящике. Она рассказала мне все придворные новости».
Но Огненная Карусель лишь меланхолично качала головой. «Любовь умерла, любовь умерла… » — вздыхала она. Она была из тех, кто думает, что если повторить слова миллион раз, они и на самом деле станут правдой.
Внезапно раздался резкий, суховатый кашель. Все огляделись. Это был продолговатый Патрон Для Фейерверка, привязанный к концу длинной палки. Вид у него был крайне заносчивый, и прежде, чем что-нибудь сказать, он обязательно покашливал, привлекая внимание.
«Гм, Гм!» — сказал Патрон. Все затихли, только Огненная Карусель все покачивала головой, бормоча: «Любовь умерла, любовь… «
«Попрошу внимания!» — прокричала хлопушка. Когдато она хотела заниматься политикой, и перво-наперво выучила все парламентские выражения.
«Сгинула навеки», — шепнула Карусель и заснула. В наступившей тишине Патрон Для Фейерверка кашлянул еще раз и начал свою речь. Он говорил медленным и четким голосом, словно диктуя кому-то очередной том своих воспоминаний. При этом он никогда не смотрел на собеседника, а устремлял свой взгляд вдаль. Честное слово, у него были отвратительные манеры!
«Колесо фортуны, — сказал он, — сегодня повернулось к юному королевичу. Его свадьба состоится в тот самый день, когда я совершу свой полет. Следует предположить, что день для праздника был выбран специально под мое выступление. Впрочем, принцам всегда везет».
«Старина, — сказала Петарда, — ты все перепутал. Это как раз нас запустят в честь Принца».
«Вас, — холодно заметил Патрон, — без сомненья. Но не
Меня. Я — особенный. Еще мои родители были людьми необыкновенными. Моя мать была самой известной Огненной Каруселью своего времени. Ее танцы отличались особым изяществом. Во время своего последнего выступления она успела прокружиться девятнадцать раз, и при каждом пируете бросала в темное небо по семь малиновых звездочек. Она была ростом в полтора метра и начинена лучшим порохом. Мой отец был, как и я, Патроном, и притом французского происхождения. Он взлетел так высоко, что люди начали волноваться, вернется ли он обратно. Не желая их огорчать, он вернулся, рассыпавшись в воздухе золотым дождем. Газеты захлебывались от восторга, описывая этот изумительный полет. Придворные Новости назвали его шедевром Пилотехнического Искусства».
«ПИРО, Пиротехнического, — встрял Бенгальский Огонь. — Уж я то знаю, что ПИРОтехнического, так было написано на моей коробке».
«Я сказал ПИЛОтехнического», — ответил Патрон таким строгим голосом, что Бенгальский Огонь почувствовал себя совершенно раздавленным, и ни с того ни с сего начал пихать маленькую шутиху. Надо же было показать, что он еще что-то значит.
«Я говорил про… — продолжил Патрон Для Фейерверка. — Что я, собственно, говорил?»
«Вы рассказывали про себя», — ответила Римская Свеча.
«Да, да, конечно! Я помню, что меня так грубо прервали на самом интересном месте. Ненавижу грубость и дурной тон. Я очень чувствителен. Никто, никто, кроме меня так не переживает обиду».
«Что значит — чувствителен?» — спросила Петарда Римскую Свечу.
«Это про того, кто натерев себе мозоль, сразу наступает на чужие», — шепнула ей на ухо Свеча, и Петарда расхохоталась.
«Что это тебя рассмешило? — мигом отозвался Патрон. — Я не смеялся».
«Мне весело, потому что я счастлива», — ответила Петарда.
«Смех без причины — признак дурачины, — сердито сказал Патрон. — Кто дал тебе право смеяться? Надо думать о других, а лучше всего — обо мне. Я всегда так делаю, и другим рекомендую. Это называется сострадание. Прекрасная добродетель, и я ей обладаю в полной мере. Только представьте, какое горе всех постигнет, если, к примеру, что-нибудь случится со мной сегодня ночью. Принц с Принцессой никогда больше не будут счастливы, их совместная жизнь будет испорчена в самом ее начале. А Король… Король, я знаю, этого не переживет. Когда я задумываюсь над всей значительностью своего положения, я готов плакать».
«А вот этого делать не стоит, — предупредила Римская Свеча. — Если хочешь доставить удовольствие другим, лучше оставаться сухим».
«Конечно! — вскричал Бенгальский Огонь, которому вернулось его хорошее настроение. — Это каждому ясно».
«Каждому! — негодующе сказал Патрон. — Ты забываешь, что я совсем не КАЖДЫЙ! Я — особенный!
«Каждому ясно!» Каждому, у кого нет воображения. А у меня оно есть. Я никогда не представляю себе вещь такой, какой она есть на самом деле. Я представляю ее совсем иной. Что до моей персоны, то меня здесь никто не понимает. К счастью, меня это и не особенно тревожит. Единственное, что придает сил в нашей жизни, это сознание неполноценности всех остальных; как раз
Такое чувство я все время в себе воспитываю. Но как вы бессердечны! Вы смеетесь и веселитесь, будто Принц и Принцесса так и не поженились».
«Что же тут плохого? — удивился маленький разноцветный Надувной Шар. — У нас такая радость. Когда я взлечу ввысь, я обязательно расскажу про свадьбу всем звездам. Вы увидите, как они замерцают, когда я им расскажу про прекрасную невесту».
«Какой обыденный взгляд на жизнь! — сказал Патрон. — Впрочем, ничего другого я и не ожидал. Посмотри на себя — пустая сфера, и больше ничего. Возможно, Принц и Принцесса отправятся в горы, где текут быстрые шумные реки. Возможно, у них будет единственный сын, с такими же золотистыми волосами и фиолетовыми глазами, как и Принц. Возможно, он отправится с кормилицей на прогулку, а та преспокойно заснет под каким-нибудь деревом. Тогда мальчик упадет в бурную реку и погибнет. Какое горе! Бедные, бедные родители, потерявшие единственного сына! Я этого не переживу».
«Но они же никого не потеряли, — возразила Римская Свеча. — И никакого несчастья с ними не случилось».
«Я этого и не говорил. Я сказал «возможно». Если бы их единственный сын уже погиб, то незачем было об этом и разговаривать. Зачем дуть на молоко, когда оно убежало? Но мысль о том, что они могут лишиться любимого сына, потрясает меня до глубины души».
«И правда! — прокричал Бенгальский Огонь. — Ты самый потрясный из всех, кого я знаю».
«А Вы самый грубый из тех, кого я знаю! — ответил Патрон Для Фейерверка. — Вам не понять моей дружбы с принцем».
«Да ты даже не знал его никогда», — проворчала Римская Свеча.
«Я этого и не говорил, — ответил Патрон. Боюсь, что если бы я его знал, он бы не смог быть моим другом. Очень опасно знать своих друзей».
«Все же лучше бы Вам оставаться сухим, — робко сказал Надувной Шар. — Это очень важно!»
«Важно для всех вас! — крикнул Патрон. — А я выбираю рыдать».
Тут он разразился слезами, которые стекали подобно каплям дождя и намочили двух Божьих Коровок. Они только нашли сухое место, чтобы построить себе дом, как невесть откуда взявшаяся вода расстроила их планы.
«Какая романтическая натура! — сказала Огненная Карусель. — Он плачет даже без всякого повода». И она глубоко вздохнула, вспомнив про еловую шкатулку.
«Чушь! Чушь!» стали негодующе кричать Римская Свеча и Бенгальский Огонь. Они были практического склада, и все, что им не нравилось, называли чушью.
Но вот на небе засиял серебряный щит луны, стали видны звезды, и из дворца понеслись звуки музыки. Принц и Принцесса открывали бал. Они танцевали так прекрасно, что высокие белоснежные лилии склонили свои изящные головки, и застыли глядя в окно замка, а большие красные маки покачивались в такт музыке. Часы на башне пробили десять, потом одиннадцать, а потом и двенадцать часов. При последнем ударе все вышли на террасу, и Король послал посыльного к Придворному Инженеру.
«Пора!» — сказал он.
Придворный Инженер низко склонился в ответ, и отправился в дальний конец сада. С ним пошли шестеро помощников, каждый из которых нес в руках факел на высоком шесте. Это было величественное зрелище.
«Вжж! Вжж!» — закрутилась быстрее и быстрее Огненная Карусель.
«Бум! Бум» — занялась Римская Свеча. Тут и там запрыгали, вспыхивая, Петарды. Загоревшиеся Бенгальские Огни окрасили весь небосвод в темнокрасный цвет.
«До встречи!» — прокричал Надувной Шар, уносясь в небо и разбрасывая крохотные голубые огоньки.
«Бух! Бух!» — захлопали от восторга хлопушки. Все шло как нельзя лучше. Только Необыкновенный Патрон Для Фейерверка все лежал на своем месте. Он так промок от слез, что ему было не до полетов. Лучшей его частью был ружейный порох, от которого сейчас не было никакого проку. Даже его бедные родственники, на которых нельзя было и смотреть без смеха, выстреливали вверх, и расцветали золотыми цветами на небе.
«Ура, Ура!» — кричали придворные, а Принцесса звонко смеялась.
На следующий день пришли дворники, чтобы навести порядок.
«Очевидно, это делегация, — решил Патрон Для Фейерверка. — Что ж, приму их с достоинством». Он задрал свой нос и сурово нахмурил брови, будто размышляя о чем-то очень важном. Но на него никто не обратил внимания. Только уходя, один из дворников заметил его.
«А это что? Похоже на подмоченный Патрон».
И, перелетев через стену, Необыкновенный Патрон Для Фейерверка оказался в канаве. «ПОДМОЧЕННЫЙ ПАТРОН? ПОДМОЧЕННЫЙ? — думал он, переворачиваясь в воздухе. — Не может быть! ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ПАТРОН, вот, что сказал тот благородный человек. ПОЗОЛОЧЕННЫЙ и ПОДМОЧЕННЫЙ звучат очень похоже, к тому же одно часто оказывается другим», — заметил он, плюхаясь в грязь.
«Здесь не слишком-то комфортно. Наверное это последний крик моды, — решил Патрон. — Без сомнения, меня решили отправить на воды для поправки здоровья. Это очень правильно. Мои нервы совсем расшатались, и мне просто необходим отдых».
Пятнистая зеленая лягушка с маленькими сверкающими глазками быстро подплыла к нему. «А! У нас гости! — сказала она. — Да и кто откажется поваляться в грязи. Вы думаете вечером будет сыро? Я тоже надеюсь, но к сожалению на небе ни облачка. Какая досада!»
«Гм, Гм!» — сказал Патрон Для Фейерверка, и прокашлялся.
«Какой чудесный голос! — воскликнула лягушка. Вы почти квакаете, а что может быть музыкальней. Сегодня вечером вы услышите наш любительский оркестр. Мы даем премьеру в старом утином пруду рядом с фермерским домом. Мы начнем, когда появится луна. Только вчера я слышала, как жена фермера говорила своей матери, что ни на минуту не сомкнула глаз из-за нашего выступления. Очень лестно услышать, каким мы пользуемся успехом».
«Гм, Гм!» — сердито закашлял Патрон. Он не мог вставить ни слова.
«Ну просто очаровательный голос! — продолжила лягушка. — Я надеюсь, вы заглянете к нам на пруд. Мне пора поискать моих
Дочерей. У меня шесть очаровательных малышек, и я боюсь, как бы они не встретили Щуку. Это настоящий монстр, она никогда не откажется ими позавтракать. Ну все, счастливо оставаться. Смею вас заверить, я осталось очень довольна нашей беседой».
«И это называется беседой! — сказал, наконец Патрон. — Вы говорили все время без перерыва. Тоже мне беседа!»
«Кто-то же должен слушать, — ответила лягушка, — А я предпочитаю говорить сама. Экономит время, и никаких возражений».
«Но я очень люблю возражения», — успел вставить Патрон.
«Да что вы! — удивилась лягушка. — Возражать слишком вульгарно. В наше время в хорошем обществе все держатся одних и тех же мнений. Еще раз — до встречи; я уже вижу моих дочурок».
И Лягушка уплыла.
«Вы меня очень раздражаете, — ответил Патрон. Вы слишком дурно воспитаны. Не переношу тех, кто все время, как Вы, говорит только о себе. В это время ктонибудь другой, я, к примеру, может хотеть говорить про себя самого. Я это называю самолюбием, а самолюбие вещь самая отвратительная, я к этому особенно чувствителен. Дело в том, что я широко известен именно своим состраданием к другим. Говоря начистоту, вам надо брать пример с меня; где вы найдете лучший образец? У вас редкий шанс — скоро мне придется вернуться ко Двору. Я там пользуюсь большим успехом. Только представьте, сегодня в честь меня состоялась свадьба Принца с Принцессой. Впрочем, вы провинциалка, и наверняка про это и не слышали».
«Нет смысла с ней разговаривать, — сказала Стрекоза, сидевшая на большом камыше совсем рядом, — никакого смысла, потому что она уже уплыла».
«Это ее проблемы, — ответил Патрон Для Фейерверка. — Я не собираюсь прерываться только потому, что ей и дела нет. Мне нравится слушать, что я рассказываю. Это одно из моих любимых дел. Я часто веду долгие разговоры сам с собой. Я так умен, что иногда не понимаю из них не слова».
«Тогда вам пора читать лекции по философии», — сказала Стрекоза, и расправив пару тонких красивых крыльев, взмыла вверх.
«Очень глупо с ее стороны так неожиданно улетать, — продолжил Патрон. — Вряд ли ей часто предоставляется возможность поумнеть. Впрочем, мне до этого и дела нет. Ясно, что такого гения, как я, рано или поздно оценят по достоинству».
Тут грязь под ним громко чавкнула, и Патрон опустился поглубже.
Немного погодя, к нему подплыла Белая Утка. У нее были желтые лапки и походка настоящей красавицы.
«Кря, кря! — сказала она. — Какой забавный у вас вид. Скажите, вы так и родились, или с вами произошел несчастный случай?»
«Очевидно вы всю жизнь прожили в провинции, — ответил Необыкновенный Патрон, — иначе бы вы хорошо знали, кто я такой. Но я закрываю глаза на ваше невежество. Не всем же быть необыкновенными. Без сомнения, вы будете поражены, когда услышите, что я умею взлетать в самое небо, и возвращаться на землю ливнем из чистого золота».
«А зачем? — спросила Утка. — Вот если бы вы умели пахать, как вол, или возить телегу, как лошадь, или стеречь
Овец, как Колли нашего фермера, — тогда это было бы интересно».
«Дорогуша! — надменно сказал Патрон. Вы, я вижу, принадлежите к нижним слоям общества. Человек с моим положением в свете просто не может приносить пользу. У нас есть определенные достоинства, и этого более чем достаточно. Трудолюбие мне ни капельки не симпатично. Я всегда был уверен, что тяжелая работа — удел тех, кому больше нечего делать».
«Хорошо, хорошо, — согласилась Утка. Она была очень миролюбива, и никогда ни с кем не ссорилась. — На вкус и на цвет товарищей нет. Но, я надеюсь, теперь вы будете жить вместе с нами?»
«О, нет! — воскликнул Патрон Для Фейерверка. — Я здесь гость, выдающийся гость. Дело в том, что здесь мне скучновато. Здесь нет ни общества, ни уединения. Захолустье какое-то! Я обязательно вернусь во дворец; я знаю — мне дано удивить мир».
«Я тоже подумывала заняться общественной жизнью, — заметила Утка, — на свете так много всего нужно исправить. Я принимала участие на большом съезде, где мы приняли резолюцию про все, что нас не устраивает в мире. Но, похоже, она не имели большого успеха. Сейчас я занимаюсь только домашним хозяйством, да присматриваю за своим семейством».
«А я создан для общественной жизни, — сказал Патрон, как и все мои родственники, даже самые неказистые. Как только мы появляемся в свете (точнее, во тьме), все взоры устремляются на нас. Я сам еще не выступал перед обществом, но это будет величественное зрелище. Что касается домохозяйства, то оно поглощает лучшие дни нашей жизни и мешает думать о Возвышенном».
«Да, да, о Возвышенном! — согласилась Утка. — Как удачно вы мне напомнили, что пора бы и пообедать». И громко крякая она помчалась вниз по канаве.
«Вернитесь, вернитесь! — взывал Необыкновенный Патрон. — Я еще не кончил!» Но все было тщетно.
«Я рад, что она ушла, — сказал Патрон сам себе. Хоть она и утка, а мозги у нее куриные». Тут под ним что-то опять чавкнуло, и он погрузился еще глубже в грязь. Пришло время поразмыслить, как одиноки бывают гениальные личности.
Вдруг появилось двое мальчишек в светлых рубахах. Они мчались по берегу канавы с котелком и хворостом в руках.
«Это за мной, — сразу решил Патрон. — Делегация!» И он попытался принять достойный вид. «Ух ты! — крикнул один из них. Смотри, какой грязный шест! Как он здесь оказался?» Мигом палка, к которой был привязан патрон, оказалась у них в руках. «ГРЯЗНЫЙ ШЕСТ? — удивился
Патрон. Не может быть! ГРОЗНЫЙ ШЕСТ! Они перепутали меня со скипетром! Это очень лестно».
«Давай бросим его в костер, — сказал второй мальчик. Может котелок тогда быстрее закипит». Они сложили хворост в кучку, положили сверху патрон, и поднесли спичку.
«Великолепно, — сказал Патрон Для Фейерверка, — они хотят запустить меня днем, чтобы все могли меня разглядеть».
«А мы пока поваляемся на траве», — решили ребята. Стоило им улечься под деревом, как глаза у них стали закрываться, и они, пару раз зевнув, заснули.
Патрон был насквозь мокрый, и долго не мог загореться.
Наконец, огонь добрался до него.
«Я отправляюсь!» — закричал он, и распрямился. «Я полечу выше звезд, выше луны, выше солнца, выше… «
«Вжж, вжж!» — и он взлетел вверх. «Восхитительно! — завопил Патрон. Я буду лететь так вечно. Какой успех!»
Но никто его не заметил. Он почувствовал странное волнение, нараставшее внутри него. «Сейчас я взорвусь! Я запалю весь мир, и сделаю такой шум, что целый год будут говорить только обо мне». И он действительно взорвался.
«Бум! Бум!» — загромыхал порох. Впрочем, никто его так и не услышал. Только один из мальчишек перевернулся во сне на другой бок. Все, что осталось от Необыкновенного Патрона Для Фейерверка — это палка, к которой он был привязан. Палка шлепнулась прямо на спину Гусыне, которая мирно прогуливалась по берегу канавы.
«Боже мой! — вскрикнула она. Ну и времена! Дрова с неба на спину валятся». И Гусыня пустилась наутек.
«Я знал, что произведу фурор!» — сказал Необыкновенный Патрон и погас.