Зима — это лучшее время для охотника-следопыта. Но особенно хорошо самое начало зимы — первые пороши.
Нам, охотникам, нужно, чтобы снегу нападало побольше. Однако очень плохо, если он будет сыпать всю ночь до утра. Тогда в лес хоть не ходи: ведь большинство зверей днем спит, а ночью бродит в поисках пищи. Значит, если снег шел всю ночь, он засыпал не только старые, но и свежие следы, и поутру их не найдешь. Самое лучшее для охоты, когда снег перестанет идти еще с вечера. Утром охотнику будет над чем потрудиться, разгадывая, что делали ночью четвероногие обитатели леса и куда они укрылись на дневной отдых.
С каким нетерпением ждешь всегда первой пороши, а она, как нарочно, никак не выпадает. Так было и в этом году. Осень стояла холодная. Голая земля промерзла и была твердая как камень, а зима все еще не наступала.
Но вот потеплело, и к вечеру пошел снег. Крупные мохнатые снежинки закружились в воздухе. С каждой минутой их становилось все больше, больше, и наконец снег повалил хлопьями, затягивая окрестность мутной дрожащей пеленой.
В один миг ступени крыльца нашей лесной сто рожки, и лавочка перед окном, и ветви старых сосен сделались белыми, пушистыми. А снег все не переставал.
Я накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо.
С запада, нагоняя тучи, тянул слабый ветерок. Но он уже не обжигал лицо, не колол морозными иглами. Воздух был чистый и свежий, и в нем как-то особенно хорошо пахло молодым, только что выпавшим снегом. Начинало смеркаться. Кругом было совсем тихо, как бывает только зимой в старом, глухом лесу перед наступлением ночи.
Я стоял, прислонившись к перилам крыльца, следил за тем, как из мглистого вечернего неба сыпал и сыпал на землю белый пух зимы, слушал отдаленные голоса в деревне и думал о том, что еще только вчера вечером я был в городе, шел, торопясь на вокзал, по асфальтовым улицам, мимо ярко освещенных магазинов, среди оживленной толпы людей…
А здесь — лиловая полумгла заката, покрытая снегом поляна возле сторожки, сосны да ели кругом… Ни блеска огней, ни автомобильных гудков, только изредка ветер чуть-чуть зашуршит в вершинах деревьев…
— Что, на снежок любуешься? — спросил меня старичок лесник, выходя на крыльцо сторожки.
— Да, хорошо, дедушка.
Мы постояли еще немного и пошли в дом. Наутро лесник разбудил меня чуть свет.
— Вставай — пороша! Снег еще с полночи перестал, тепло, след как печатанный будет.
Мы наскоро напились чаю. Я оделся, взял ружье и вышел из дому.
Мороза не было. Снег под ногами совсем не скрипел, и мои следы от валенок оставались на нем действительно как отпечатанные.
Я шел по узкой лесной тропинке. С обеих сторон над ней нависали мохнатые белые ветви деревьев.
Изредка снег срывался с них и падал на землю тяжелыми хлопьями, а освободившиеся ветки потом еще долго покачивались, и еще долго дрожала в воздухе снежная пыль.
Я внимательно оглядывался по сторонам, рассматривая различные следы.
Вот между кустами снег будто прострочен — это набродили мыши. А вон от дерева к дереву проскакала белка, и ее следы тоже четко виднеются на снегу.
Рябчик набегал по лесной полянке — видно, разгуливал здесь на зорьке. Из-под снега торчат кое-где кустики черники, брусники, и птичьи следы виднеются возле них. Значит, лесной петушок склевывал здесь последние уцелевшие ягоды.
Я пошел краем поляны. Вдруг в ельнике послышался быстрый трескучий взлет — рябчик! Взлетел и тут же затаился где-то среди густых еловых веток. Выждав немного, чтобы рябчик успокоился, я осторожно достал из охотничьей сумки манок и засвистел. Иногда в начале зимы в теплые дни рябчик отзывается на манок, но это бывает не часто. Я подождал, послушал и еще поманил. Никто не откликнулся мне из глухой еловой чащи. Я спрятал манок и побрел дальше, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к негромким звукам хмурого зимнего леса.
Где-то невдалеке стучал дятел, выколачивая из шишки крылатые семена, да попискивали, перелетая с дерева на дерево, хлопотливые синицы.
Я прошел через густой ельник и вышел на свежую порубку.
Тут прямо с краю вокруг сваленной осины весь снег был в заячьих следах и вся кора с сучков и веток дочиста обглодана. Зайцы объели даже те сучки, которые находились от земли выше чем на полметра.
Я невольно представил себе, как трудились здесь ночью длинноногие, длинноухие зверьки.
Держа ружье наготове, я обошел порубку и, найдя выходной заячий след, осторожно, чтобы не затоптать его, пошел рядом, сторонкой. Видно, в эту ночь заяц бродил недолго. Да так и следовало ожидать: в оттепель после пороши зайцы обычно много не ходят: покормятся — и спешат поскорее на лежку.
Скоро следы начали путаться. Верно, мой белячок решил отправиться на покой.
Я не стал разбираться в замысловатых заячьих петлях, а сделал широкий круг и сразу попал на выходной след. Прошел немного. Вот опять петли, опять выходной след и другой такой же прямо по нему, но уже в обратную сторону.
Я хорошо знаю все эти заячьи хитрости. Это все натворил тот же самый беляк — сначала побежал в чащу, потом вернулся назад своим же собственным следом. А затем сделал сметку — огромный прыжок в сторону, еще и еще, и снова запрыгал мелкими прыжками. За первой сметкой невдалеке оказалась вторая, за ней третья. Значит, заяц был старый, видавший виды. Ишь ведь сколько напутал, не скоро и разберешь.
За третьей сметкой заяц прошел еще немного кустами и выбежал на поляну. Тут он, видно, сел, осмотрелся кругом, прыгнул раз, другой и направился прямо к старой, поваленной бурей сосне.
Сердце у меня так и застучало: «Здесь он! Иначе и быть не может!» Я остановился, чтобы немного успокоиться. Сколько охочусь — скоро уж сорок лет будет, — а вот до сих пор даже дух захватит, как заметишь лежку и начнешь к ней подбираться.
Еще раз проверив, взведены ли курки, я начал осторожно подходить к лежке, подходить так, чтобы хитрый косой не выскочил с другой стороны дерева за ветками, — тогда и выстрелить не удастся.
Вот и сосна. Она вся завалена снегом, только под самым стволом осталась узкая щель, и прямо туда уходит заячий след. А где же сам заяц? Выходного следа не видать — значит, здесь.
Я легонько стукнул ногой по стволу. Но заяц не выскочил. Стукнул сильнее, — никого. Да куда же он девался? Я обошел дерево со стороны кроны и начал трясти рукой за ветки, сбивая снег. «Не может быть, чтобы он лежал так крепко! Видно, все-таки ушел. Надо посмотреть, где же выходной след», С досады я сильно стукнул ногой по нижней лапчатой ветке. И вдруг прямо из-под нее что-то метнулось в сторону, мелькнули черные кончики ушей, и матерый беляк огромными прыжками понесся через поляну. Я вскинул ружье. Выстрел. И заяц закувыркался в снегу.
Запыхавшись, подбегаю к нему. Он уже затих, лежит на боку — большой, весь белый и пушистый, как этот выпавший снег, только глазок темнеет, как круглая блестящая пуговка, да уши на концах совсем черные.
Перекинув зайца через плечо, я направился дальше. Вот и еще новый заячий след. Но я не пошел по нему. Теперь мне просто хотелось побродить по лесу, понаблюдать его жизнь.
…Короток зимний день, не заметишь, как он уже и прошел. Начало смеркаться. Я вышел на лесную опушку. Вечерело. В дальней деревне зажигались первые огоньки.