Как Василиса на войну поехала

Зачинается, начинается добрая сказка, славная байка. В чистом поле, в широком раздолье, за темными лесами, за зелеными лугами, за быстрыми реками, за крутыми берегами утка крякнула, берега звякнули, море взболталось, сказка сказалась. Да это еще не сказка, а присказка. А теперь сказку слушайте.
В одном селе жили муж с женой. И вырастили они трех дочек. Старшую как звали — не знаем, среднюю — не помним, а младшая дочь была Василиса Прекрасная.
Жили не тужили, да тут война началась. А с чего война? Про то цари знают. Царства у них поделены с дедов да прадедов, и межа ровно по ниточке идет. Так, вишь, заспорили, кто когда межевой камень положил и кто теперь им владеть должен. Поспорили, поспорили и пошли войной друг на друга. Да негоже царям самим кулаками махать, на то солдаты есть — всех молодых парней на войну и угнали.
А у нашего крестьянина три девки, ни одного парня. Собрались сельчане, судили-рядили и так приговорили:
— Кабы у тебя не три девки, а трое сыновей росло, все трое на войну бы пошли. А раз никто не идет, должен ты крестьянскому миру на утешенье, селу на увеселенье три бочки меду выкатить.
Услышала про это старшая дочь и сказала:
— Не ставь ты за меня меду. Иди в город, купи мне коня неезженого, седло несиженое, плетку нехлестаную, ружье нестреляное. Сама на войну отправлюсь, воевать буду. Все равно всех женихов угнали, замуж идти не за кого.
Отец с матерью ее и так и сяк уговаривают. Она на своем стоит. Делать нечего. Купил отец, что она просила.
Снарядилась старшая дочь, на войну поехала.
А отец вперед забежал, у Ремень-реки на мостике остановился. Тулуп вывернул, вверх шерстью надел, голову в выдолбленную тыкву сунул, горящую головешку в зубах держит.
Доехала старшая дочь до Ремень-реки, видит — на мостике стоит лохматое, голова круглая, из пасти искры летят, дым валит. Может, оно медведь, может, чудище какое неведомое. Что бы ни было, а страху не оберешься. Повернула она коня, домой поскакала.
Назавтра средняя дочь говорит:
— Купи мне, батюшка, коня неезженого, седло несиженое…
Махнул отец рукой.
— И слушать дальше не хочу. Все уже куплено, да храбрость, вишь, на ярмарке не продается.
— А мне храбрости не занимать! — похвалилась средняя дочь.
Села на коня и поехала на войну. Доехала до Ремень-реки, видит, на мостике медведь не медведь — чудище лохматое, лапами машет, путь загораживает.
— Так вот отчего сестра домой вернулась! Ну, я не из таковских.
Сорвала с головы шапку, зажмурилась, да и кинула наугад куда попадя. Только ворон всполошила да сама их карканья испугалась. Хлестнула коня плеткой и поворотила назад.
А младшая сестра Василиса Прекрасная ничего у отца не просила, ничего сестрам не молвила, мужское платье надела, русые косы под шапку спрятала, мать обняла и на коня вскочила.
Едет на коне езженом, сидит в седле сиженом, плеткой помахивает хлестаной, ружье нестреляное за плечами. Чем не парень, чем не молодец!
А отец, как и в те разы, на мостике через Ремень-реку дочку поджидает.
Увидала Василиса Прекрасная чудище косматое, да не испугалась. Схватила белой ручкой плетку покрепче и ну лохматого хлестать, по бокам охаживать.
Взревело чудище дурным голосом, в кусты с мостика бросилось, затаилось. Василиса мост переехала, дальше путь держит.
А отец-бедняга домой ни с чем приплелся. Залез на печь, лежит, кряхтит.
Жена спрашивает:
— Ты где был?
— По грибы ходил.
— А чего охаешь?
— Да на елках этот год шишки велики выросли. Тронул ненароком елку, так они и посыпались, все бока-плечи обколотили.
— Василиса-то где?
— Уехала наша Василиса. Уже за Ремень-рекой скачет.
Мать только заплакала.
А Василиса до распутья доскакала, тут коня остановила. Смотрит — три дороги перед ней, посредине столб стоит, а на столбе написано:
«Вправо поедешь — коня потеряешь!»
— Не поеду вправо, — Василиса себе говорит, — конь-то не мой, а батюшкин. — И дальше читает:
«Влево поедешь — сам пропадешь!»
— Это уж и вовсе ни к чему! — рассудила Василиса.
Смотрит опять:
«Прямо поедешь — увидишь, что будет!»
— Вот это по мне! — обрадовалась Василиса.
И пустила коня прямо.
Сколько ехала, столько ехала — день до вечера. Ночь настала, туман пал, а кругом шумит темный лес-дубравушка. Совы да филины разухались, волки развылись, а человечьим духом и не пахнет. Отпустила Василиса поводья — пусть конь идет куда знает.
И принес ее конь к избушке, где жила шишига лесная с сыном Ванюшкой да с собачкой Викушкой.
Василиса шишиге-хозяйке до земли поклонилась, Ванюшке в пояс, собачку Викушку по шерсти погладила.
Шишига ее в дом впустила, за дубовый стол усадила, принялась спрашивать:
— Как звать тебя, добрый молодец? Далеко ли едешь? Куда путь держишь?
— Кличут меня Василием-Васей, а еду я ни далеко, ни близко, на войну воевать.
— Зачем тебе на войну ехать, лучше с нами оставайся. Будешь мне сынком названым, моему Ванюшке братцем любимым. Ему одному в лесу скучно.
— Нет, поеду!.
— Ну, так хоть погости, — шишига говорит.
А Ванюшка с Васи-Василисы глаз не сводит. Шишиге потихоньку шепчет:
— Эх, кабы девица была, взял бы замуж.
— Что болтать попусту — парень это, — шишига отвечает.
— А мне сердце сказывает-подсказывает — девица.
Тут шишига призадумалась, испугалась. А чего испугалась, о том речь не сейчас пойдет, вперед забегать не будем.
Стала шишига гостя спать укладывать. На лавке ему постелила. Взяла семьдесят семь трав, в изголовье сунула и шепчет Ванюшке:
— Коли девица, зацветет к утру трава-мурава ярким цветом, что бисером разошьется.
А у собачки Викушки ушки на макушке, все она услыхала, Василисе перешептала. Как загасили лучину, спать легли, Василиса вынула тихонько траву-мураву, на окошечко положила.
Утром смотрит шишига и головой качает.
— Нет, — говорит Ванюшке, — молодец это. Сам гляди: ни одна травинка цвета не дала, ни красного, ни синего, ни белого.
А Ванюшка свое:
— Девица!
— Что ж, — отвечает шишига, — испытаем еще раз.
Сама на печь легла, разохалась.
— Ох, детушки, разломило меня всю. Который-нибудь из вас воды наносите.
А Ванюшке шепчет:
— Не носи. Пускай Вася принесет. Коли девица, по воду пойдет с коромыслом. Коли парень, понесет ведра в руках.
Василиса — за коромысло, а собачка Викушка ей тихонько тявкает:
— Оставь коромысло, где стоит. Бери ведра руками.
Так Василиса и сделала. Коромысло за дверью оставила, с ведрами к ручью пошла. И Ванюшка за ней.
Не уезжай, — говорит, — братец названый, живи с нами. Вместе нам веселей будет.
— Мне в лесу не жить, — Вася-Василиса отвечает. — Я не лесного роду-племени.
— Да ведь и я не лесного роду-племени. Рос, как ты, в деревне, у отца с матушкой. Как-то ехали мы на сенокос, я еще мальцом был, забаловался, крынку с водой разбил. Рассердилась матушка да в сердцах и скажи: «Возьми тебя шишига лесная!». В тот же вечер и уволокла меня шишига.
— А ты бы убежал! — Вася-Василиса советует.
— И рад бы, да не могу. Только девица-красавица, что замуж за меня пойдет, из беды меня вызволить может.
Смотрит на Ванюшку Вася-Василиса, а стан-то у него ладный, плечи широкие, волосы так и вьются. Однако не дала волю девичьему сердцу, не призналась.
Наносила воды Василиса, а шишига и говорит Ванюшке:
— Теперь сам видишь, что молодец.
— Видать-то вижу, а сердце не то подсказывает.
— Ладно, в последний раз испытаю, истоплю баньку. Коли, парень, пойдет с тобой мыться. Коли девица, со мной попарится.
Только банька истопилась, Ванюшка стал собираться, а Вася-Василиса вперед побежала. Коня привязала у баньки, сама — скорехонько мыться да париться.
Подходит к баньке Ванюшка, а конь на него так и кидается. То копытом лягнуть, то укусить норовит. Ванюшка на него грозится:
— Ах ты, волчий корм, травяной мешок! Стой, не балуй!
Конь еще пуще ярится.
Закричал Ванюшка:
— Эй, братец, уведи своего коня.
— Сейчас уведу, — Василиса отзывается.
И вышла из баньки. Взяла коня под уздцы, отвела в сторону и говорит:
— Ты, Ванюша, иди мойся, а я уже.
Ванюшка думает:
«Так и не вызнали — парень ли, девица ли?»
Вечером спать легли, шишига да Ванюшка заснули, а Василиса раздумалась: «Ох, горюшко! Промешкаю тут — правду дознаются. Надо ехать, куда ехала».
Встала, во двор вышла и коня оседлала. Только хотела в путь тронуться, собачка Викушка к ней подбежала и так посоветовала:
— Что ж ты в дальнюю дорогу поесть ничего не взяла? Возьми каши горшочек да пшена мешочек. Может, сама съешь, может, на другое пригодится.
Василиса собачку послушалась.
Всю ночь ехала, на зорьке отдохнуть остановилась. Легла на травку, шелкову муравку. Лежит и все Ванюшку вспоминает. А Ванюшка в избушке проснулся, шишигу разбудил.
— Вставай скорей, нету моего братца Васи-Василия. Видно, на войну уехал. Поскачу и я вдогонку. Вместе будем воевать.
— Нет на то моего согласия! — шишига отвечает. — Лучше я твоего Васю на войну не пущу, а сюда представлю.
Вышла на крыльцо, в ладоши захлопала, громким голосом закричала:
— Эй вы, гуси-лебеди, серы да белы, слетайтеся-собирайтеся. На краю леса, на траве-мураве лежит Вася, то ли молодец, то ли девица. Так вы Васю ко мне доставьте.
Гуси-лебеди полетели. Васю-Василису увидели, над ней закружились.
Ур-ку, ур-ку, полетим, полетим!
Ур-ку, ур-ку, унесем, унесем!
Услыхала их Василиса, мигом горшочек каши на траву поставила, мешочек пшена по земле рассыпала.
Спустились гуси-лебеди, крыльями машут. Склевали все дочиста и назад улетели.
Шишига их бранит, а они отвечают:
— Ты нас не всякий день и мякиной-то кормила, а тут мы белой каши да отборного зерна наклевались.
Схватила шишига прут березовый, бьет, хлещет гусей-лебедей, приговаривает:
— Что сказано, то приказано, что велено, то и делайте!
Полетели гуси-лебеди назад.
А тем часом-временем заснула Василиса крепким сном. Шапка с головы ее упала, русые косы по траве разметались.
Подхватили гуси-лебеди Василису, так ее спящую в лесную шишигину избушку и принесли.
Ванюшка увидел, руками всплеснул.
— Чуяло мое сердце, что девица она, Василиса Прекрасная.
А шишига про себя думает: «То-то и оно, что девица. Уведет моего Ванюшку, из-под моей власти высвободит. Надо ее извести. А Ванюшку запру за дубовые двери, на железные засовы».
Заманила она Ванюшку в баньку, задвинула засов железный, навесила замок и ключ к поясу привязала — теперь никуда не денется.
Василиса к окошку баньки подошла, ласковым голосом заговорила:
— Тут ли ты, братец Ванюшка?
— Тут я, тут, Василиса Прекрасная, — отвечает. — Только незови меня братом названым, а зови женихом зарученным.
Василиса зарумянилась, будто облачко на зорьке.
— Рано мне женихом тебя называть. Сидишь ты, ровно сокол плененный в клетке. А пока ты в неволе, и мне никуда не уйти, глупое сердце девичье не пускает.
— Спасибо тебе на ласковом слове, — отзывается Ванюшка.
А шишига на крыльцо выскочила, Василису кличет. Посылает ее коров доить, что в лесу на лужайке пасутся. Василиса подойник взяла, пошла в лес. Ванюшка в баньке сидит, горюет.
— Знаю, знаю, куда моя мыка пошла, знаю, знаю, куда горе мыка отправилась. Замыслила шишига лютой смерти ее предать.
Хоть бы Викушка ей помогла.
А Викушка — ушки на макушке — тут как тут. Догнала Василису, всему научила.
Пришла Василиса на лужайку, подойник посреди лужайки поставила, сама на березку залезла. За сучок ухватилась, громким голосом закричала:
Эй, лесные коровушки,
Лохматые буренушки,
Собирайтесь, подоитесь
Да опять разбегитесь!
На те слова повалили из лесу медведицы, одна другой страшней да лохматей. В подойник подоились и ушли.
Василиса с березы слезла, полный подойник подхватила и шишиге принесла. Шишига так от злости и затряслась.
— Коров подоила, — говорит, — это работа не работа. А вот тебе работа: иди моих овечек постриги.
Ванюшка в баньке горюет, да Викушка свое дело знает: все Василисе рассказала, всему научила.
Вот пришла Василиса в темный лес, огляделась. Точно — стоит пенек, как Викушка сказывала. Она под ним рядно расстелила, положила ножницы, потом стала на пенек, проговорила:
Пень пня выше
Да пень пня выше!
Стал пень расти, над травой поднялся, над кустами поднялся, с верхушкой сосны сравнялся. Тут Василиса начала шишигиных овец скликать громким голосом:
Овечушки черные, овечушки белые,
Овечушки рыжие, овечушки серые,
Собирайтесь, постригитесь
Да опять разбегитесь!
Выскочили из чащи волки, глазами сверкают, зубами щелкают. Друг дружку постригли, шерсть на рядно в кучу сгребли и убежали в пущу-чащу.
Василиса ножкой притопнула, пню велела:
Пень пня ниже
Да пень пня ниже!
Пень и опустился.
Принесла Василиса шишиге шерсть, а шишига, что те лесные овечки, зубами заскрипела.
«Ну, ладно, — думает, — медведи ее не загрызли, волки не съели… Шибко умна, да и я не глупей. Погожу, придумаю. Все одно изведу, не видать ей моего Ванюшки!»
А Василисе сказала:
— Принесла шерсть, так садись прясть.
Дала девушке каменное веретенце и на лавку прилегла. Прядет Василиса и сама себе говорит:
— Медведи меня не задрали, волки не съели… Да больно хитра шишига, еще что-нибудь удумает, изведет меня. Ну, да и я не так проста… Убегу и Ванюшку уведу. Только она нас и видела.
Сказала себе так и запела тихонько:
Весь-то лес спит,
И медведи спят,
И лисицы спят…
А шишига не спит, прислушивается.
Жужжит веретено, нитка тянется, Василиса дальше поет:
И трава спит,
И листья спят,
И шишига спит…
Стала шишигу дрема одолевать.
И шишига спит…
И шишига спит…
Тут шишига и заснула.
Увидала это Василиса, подала знак Викушке. Викушка — ушки на макушке — к шишиге подобралась, перекусила шнурок и принесла Василисе ключ от баньки.
Мигом Василиса собралась: веретено с собой взяла, клок волчьей шерсти прихватила да гребень с длинными зубьями. Потом плюнула на то место, где сидела, и сказала:
Слюнка, слюнка, до самой зари
За меня говори
Над волчьим волосом
Моим голосом!
Выскользнула тихонько из шишигиной избушки, Ванюшку отомкнула. Ванюшка к ней с ласковыми речами: «Ох ты моя люба, ох ты моя лада…» А она ему: «Не до ласковых речей, бежать надо!»
Пустились они с шишигиного двора, и Викушка с ними.
А шишига в избушке один глаз приоткрыла да спросонья спрашивает:
— Прядешь ли, Василиса?
— Пряду, пряду! — слюнка отвечает. — Спи, не тревожься.
Полночи прошло, шишига другой глаз открыла.
— Прядешь ли, Василиса?
— Пряду, пряду, — слюнка говорит.
Солнце встало, и шишига встала. Смотрит — нет Василисы. Шишига к баньке, а у баньки дверь настежь — и Ванюшки нет.
Взвыла шишига, заскакала, как горошина на раскаленной плите, и кинулась беглецов догонять.
Бегут Василиса с Ванюшкой, вдруг Викушка залаяла:
— Тяв-тяв, чую, чую, хозяйка близко!
Кинула Василиса гребень через плечо, и вырос перед шишигой высокий частокол. Она туда, она сюда, да нет нигде ни лаза, ни перелаза, ни прохода, ни обхода. Стала она поверх перелезать — юбка зацепилась, вся изодралась. Все-таки перебралась.
Василиса с Ванюшкой бегут, бегут, опять Викушка залаяла:
— Тяв-тяв, берегитесь, погоня близко!
Тут Василиса, клок волчьей шерсти бросила. Мигом каждая шерстинка волком обернулась. Завыли волки, зубами защелкали, бросились на шишигу. Еле она успела на пенек забраться да крикнуть:
Пень пня выше
Да пень пня выше!
Растет пень, а волки так и скачут, растерзать хотят шишигу. Она их сверху уговаривает:
Овечушки, мои милые,
Черненькие да беленькие,
Рыженькие да серенькие,
Расступитесь, разбегитесь,
Меня пропустите!
Волки послушались, разбрелись кто куда.
Стук-бряк по лесу разносится, опять шишига гонится, вот-вот Василису с Ванюшкой настигнет.
Разломала Василиса каменное веретено, половинки в стороны бросила. Выросли две скалы, Василису с Ванюшкой да Викушку пропустили, а как стала шишига пробегать, сошлись и ее защемили. Уж она их и проклинала, и заклинала, они с места не сдвинулись, будто испокон веку так было. Только когда беглецов уже стало и слыхом не слыхать, и видом не видать, и следы их ветром замело, тогда расступились скалы, выпустили шишигу, опять веретеном обернулись.
Подняла шишига веретено, назад поплелась. В темном лесу подобрала шерсти клок да гребень с длинными частыми зубьями. С тем домой и вернулась… Повздыхала и принялась прясть.
А Василиса с Ванюшкой выбрались из леса, смотрят — Василисин конь пасется, хозяйку ждет.
Василиса обрадовалась:
— Вот теперь я на войну поеду!
— И я с тобой, — говорит Ванюшка.
Сели они вдвоем на коня и поскакали.
До первой деревни доехали, люди их спрашивают:
— Куда едете, куда скачете?
— На войну едем, воевать скачем.
— Эко дело! — смеются люди. — Война-то кончилась. А вы кто такие да откуда родом?
Василиса про себя рассказала. Подивились люди, головой покачали. А как Ванюшка стал рассказывать, один старик и говорит:
— Знаю, знаю, слышал, слышал про твою матушку, про твоего батюшку. Когда унесла тебя шишига, горевали они сильно, с того горя в одночасье и померли.
Заплакал Ванюшка.
— Куда ж я теперь?
А Василиса его утешает:
— Вот поедем, жених мой милый, к моим отцу с матушкой.
Отец с матерью дочери обрадовались, Ванюшку приветили.
— Оставайся, — говорят, — с нами. Будешь нашей младшей дочке мужем, а нам богоданным сынком.
Свадьбу сыграли, да и зажили все ладком.
Так Василиса Прекрасная на войну не попала, а мужа себе нашла.