На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, во рту чеснок толченый, с одного боку режь, а с другого макай да ешь. Это пока еще присказка, а присказка перед сказкой, что верстовой столб полосатый при дороге. От столба путь начинается, от присказки сказка слушается.
Было то ни далеко, ни близко, случилось ни высоко, ни низко, в некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, где мы с вами живем.
Стоял молодой солдат на часах во дворце царицы Екатерины. Ремни набеленные грудь перекрещивают, медные бляхи начищены, ружье на плече, тесак на боку. Стоит, не шелохнется. Да вспомнил свою милую, младшую служаночку при дворцовой кухне, и улыбнулся.
Тут как раз царица Екатерина мимо проходила, за ней свита — генералы да министры. А в тот день гневлива царица была — то ли спалось плохо, то ли, как говорится, с левой ноги встала. Как приметила, что солдат улыбнулся, обернулась к генералу, дает приказ:
— Этого солдата примерно наказать! Завтра утром, когда с караула сменится, дать ему пять палок.
Генерал приказ записал и солдату протянул:
— Сам своему начальству отдашь.
— Так точно, слушаюсь! — солдат ответил и улыбаться перестал.
Наутро получил он пять палок ни за что ни про что, да ведь душа не на постоялом дворе живет, с пяти ударов ее из тела не выгонишь. Перетерпел солдат, думал, на том все и кончится. Однако не так вышло.
День перебыл, ночь опять в карауле отстоял. А как утро настало, его снова наказывают. Потому-де в царицыном приказе написано: утром, как с караула сменится, дать пять палок. И никто того приказа не отменял.
Царица, ясное дело, про солдата и думать забыла, у генерала спина не болит, а офицеры свое дело исполняют.
Совсем плохое житье у солдата пошло — что ни день по плечам палки гуляют.
Собрал он последние гроши и побрел в трактир. Думает: «Хоть чаркой горе развею». А как налили ему чарку, он и пить не стал. Сидит пригорюнившись, солдатскую долю клянет.
Тут подходит к нему неизвестный старичок и спрашивает:
— Что, солдат, невесел, чего голову повесил?
Ну, солдат ему все как есть и рассказал.
Помолчал старичок и говорит:
— Не всякому горю поможешь, а твою беду отвести можно. Есть у меня заветная шкатулка с музыкой, что когда-то с турецкой войны принес. Я ведь тоже, как ты, солдатом был. Играет эта шкатулка два сигнала военных: зорьку-побудку да вечерний отбой…
— Ну и что толку в твоей шкатулке? — перебил старичка солдат. — Я эти сигналы каждый день слышу.
— Ты, парень, не торопись. Когда смелешь, тогда и съешь. Не дослушав, не отказывайся, с ползагадки не догадывайся. А моя кума Агриппина, слышь, на царицу Екатерину похожа. И лицом и станом, будто сестры родные. Только доли у них разные: одна царица, а другая сапожникова молодица. Вот и думаю я так подладить, чтоб моя кума царицын приказ отменила…
Ничего солдатик не понимает, лишь глазами хлопает.
— Это как же сапожникова жена царицын приказ отменит?!
— А шкатулка на что? — старик смеется. — Ведь она у меня волшебная. Словом, выходи вечером из дворца, я тебя поджидать буду.
Встретились они, как порешили, у дворцовой ограды, едва месяц на небе показался. Тут старик откинул крышку у шкатулки. Заиграла она отбой, а старик с солдатом — ать-два! ать-два! — вокруг дворца вышагивают. Обнесли кругом шкатулку, и заснули все во дворце крепким сном. И стража, и слуги, и фрейлины, и придворные, и блохи на собаках, и тараканы на кухне, и сама царица.
А потом отправились к бедному домишку, где сапожник с женой жили, и вокруг него шкатулку обнесли. Теперь и здесь спят — буди, не добудишься.
Полдела сделано, за другие полдела принялись. Поменяли они старикову куму Агриппину с царицей Екатериной. Царицу на жесткую лавку уложили, а сапожникову жену — на золоченую кровать, на пуховую перину и атласным одеялом укрыли.
Ранним утром старик таким же манером зорьку-побудку сыграл.
Просыпаются все, и сапожник проснулся. Смотрит — жена еще лежит. Никогда такого не бывало.
— Эй, женка, вставай! Печь у тебя не топлена, каша не сварена. А на тощее брюхо я много не наработаю.
Открыла глаза Екатерина, так и вскипела гневом:
— Как ты, грязный мужик, посмел мою царскую особу обеспокоить!
— Ты что, жена, совсем очумела?! Не доводи до греха! А то возьму сапожную колодку да так тебя проучу, что навек запомнишь. Ишь вздумала — царская особа!..
Огляделась тут царица. Что такое?! Стены закопченные, печь в углу, всюду припас сапожный валяется — шила, ножи да молотки разбросаны.
А сапожник и впрямь за колодку схватился. Плохо дело, того гляди прибьет!
Встала царица скорехонько, к печке сунулась. Растопить не умеет. Схватилась за рогачи-ухваты, себя по лбу стукнула, один горшок разбила, другой опрокинула.
Смотрел на это сапожник, смотрел и говорит:
— Да ты, видно, заболела. Ну, бог милостив, отлежишься. Давай хоть вчерашнего овсяного киселя похлебаем.
Налил в миску киселя и к ней придвинул. Царицу Екатерину так и перекосило — из такой посудины ее любимая собачка и та есть не стала бы. А тут еще сапожник со своей большой деревянной ложкой в ту же миску сунулся. Так не евши и встала Екатерина из-за стола.
— Ну, как знаешь, — сказал сапожник, — я за тобой ровно за царицей ухаживаю, а ты нос воротишь. Может, и вправду занемогла?
А во дворце тем временем сапожникова жена проснулась. Схватилась с пуховой постели.
«Ох, — думает, — батюшки мои, проспала! Печь у меня не топлена, каша не сварена!»
Тут набежали мамки-няньки, фрейлины да дамы придворные.
— Каково, матушка-царица, почивать изволили? Мягко ли было постелено? Может, где складочка не так заглажена?
Огляделась сапожникова жена, куда попала — никак понять не может. Стены широкие, потолки высокие, все так и сияет.
— А муж мой где? — спрашивает.
Переглянулись мамки-няньки, отвечают:
— Ваше царское величество, да ведь вы вдовые.
— Неужто мой сапожник помер? — Да так и заголосила.
Утешают ее фрейлины.
— Ваше царское величество, никак вы опять замуж захотели? Только прикажите, будет муж, какого пожелаете. Всякий обрадуется, любой за честь сочтет.
Уговаривают, а сами вокруг суетятся. Усадили под ручки перед зеркалом; кто волосы расчесывает да взбивает, пудрой посыпает, кто брови сурьмит, кто румяна накладывает.
Потом целую дюжину платьев принесли.
— Какое вам сегодня приглянется? Какое надеть изволите? Парчовое ли, атласное ли, али, может, бархатное?
Загорелись глаза у сапожниковой жены, из-под румян свой румянец пробился. Какой женщине нарядиться неохота?! Зажмурилась и ткнула пальцем наугад.
Надели на нее платье атласное, золотом шитое. Оглядела она себя в зеркало и говорит:
— Старухи соседки меня осудят, зато молодки да девки позавидуют!
Пошептались дамы-фрейлины, побежали, привели лекарей — неладно-де с нашей царицей, в уме не повредилась ли?! Устроили лекари совет и порешили:
— Нашей государыне дурной сон приснился, поелику на вчерашнем пиру переели да перепили лишку. Вы их царское величество в покое оставьте, к завтрашнему утру все как рукой снимет.
Разбежались мамки-няньки, фрейлины и придворные дамы и оставили сапожникову жену одну.
А сапожникова жена пораздумалась: «Уж коли со мной такое чудо приключилось, пойду осмотрю все кругом».
Пошла по залам да горницам, по коридорам да переходам и забрела на черную половину, где прислуга живет.
Вдруг выбежала ей навстречу младшая кухонная служаночка, солдатова зазнобушка. Рассказал ей солдат всю правду, знала она, что перед ней не царица, а сапожникова жена, да уж больно они с царицей схожи — волос в волос, голос в голос, не разберешь, где Катерина, где Агриппина. Оробела служаночка, так и бухнулась ей в ноги. Сапожникова жена ее поднимает.
— Что ты, милушка, что, голубушка?
— Ой, барыня-государыня, не изволь казнить, изволь миловать. Совсем мово Ванюшку замордуют, замучают.
Да и рассказала все. Сапожникова жена руками развела.
— Помогла бы тебе, да не знаю как. Может, ты знаешь, так скажи.
— Напиши другой приказ. Чтоб солдат не били, палками не наказывали.
— Да я грамоте не научена.
— А царица никогда сама приказы не пишет. На то генералы-министры есть. Они тебя в золоченой зале ждут.
Пошла сапожникова жена на белую половину, в золоченую залу.
Ее поклонами встречают, а она им еле головой кивнула, ручкой махнула. Потом говорит:
— Пишите указ-приказ. Солдата Ванюшку, что во дворе караул несет, палками больше не бить. И еще пишите, чтоб от нынешнего дня никого в нашем царстве-государстве палками не наказывали.
Всякий день к вечеру идет. Кончился и этот день. Как смеркалось, старичок и солдатик опять дворец да сапожникову лачугу обошли, музыку-отбой сыграли. И опять царицу с сапожниковой женой местами поменяли.
Уж как жена сапожника обрадовалась, и рассказать невозможно. Печку растопила, горшки выскоблила, самовар начистила, ложки-миски перемыла. И муж на нее не нарадуется. Снова зажили мирком да ладком. Только иной раз, когда сапожник рассердится да под горячую руку за колодку схватится, жена ему:
— Ты что?! Да знаешь ли, как я царицей была, мне графья-вельможи в пояс кланялись.
Тут сапожник от удивленья рот разинет, колодку выронит и головой покрутит: «Ну и ну, чего только бабы не придумают!»
А царица Екатерина никому не рассказывала, как она сапожниковой женой была. Не пристало ей даже во сне такое увидать. Одному дивилась: было то во сне, а указ наяву написан. Как такое могло случиться, ума не приложить! Сколько-то времени солдат и вправду палками не били. Да недолго — генералы указ тот спрятали. Опять загуляли палки по солдатским спинам.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)